ТАКСКИЙ ЛЮДОЕД

Джим Корбетт "Кумаонские людоеды"

Перейти ::::: ТАКСКИЙ ЛЮДОЕД (ЧАСТЬ1):::::

Тигрица призывала самца. Я определил, что она находится в пятистах ярдах ниже Така в глубоком овраге, который, начинаясь под манговым деревом, идет параллельно тропе, а потом пересекает ее в том месте, где тропа соединяется с дорогой на Кумайа-Чак.

Сказав старосте, что охоту на леопарда придется отложить до более удобного времени, я спешно отправился в лагерь, захватив у переправы четырех человек: они ожидали, чтобы я проводил их до Чука.

В лагере я нашел толпу, собравшуюся у моей палатки. Это были главным образом пильщики из Дели, подрядчики, агенты, писари, нарядчики и разные дельцы, связанные с подрядами по лесным работам и по строительству дорог в долине Ладхия. Они сообщили мне, что многие из горцев, работавших по заготовке леса и на его перевозке, разошлись сегодня утром по домам и что если я покину Чука 1 декабря, - а они слышали о таком моем намерении, - то все рабочие, в том числе и они сами, уйдут в тот же день; люди так напуганы, что лишились сна и аппетита и никто не останется в долине после моего ухода. Дело происходило утром 29 ноября, и я сообщил им, что пробуду еще два дня и две ночи, что за это время может удаться многое, но что ни при каких обстоятельствах я не могу продлить срок своего пребывания здесь позже утра 1 декабря.

Тигрица перестала реветь. После того как мои спутники приготовили мне кое-какую еду, я отправился в Так с намерением, если тигрица еще раз подаст голос, разыскать ее и попытаться убить с подхода, а если она не подаст голоса, устроить засидку над буйволом. На тропе я нашел следы тигрицы и обнаружил место, где она вошла в овраг, но, хотя по пути я много раз останавливался и прислушивался, тигрицы больше не было слышно. Незадолго до заката солнца я съел несколько сухарей и выпил захваченную с собой флягу горячего чая, а потом влез на миндальное дерево и уселся на заменявших мне махан веревках. В этот вечер сорок не было, и я не мог воспользоваться часом или двумя сна, которые накануне мне предоставили птицы.

Если тигр не возвращается к добыче в первую ночь, это еще не значит, что он бросил ее окончательно. У меня были случаи, когда тигр возвращался на десятую ночь и пожирал то, что никак не заслуживало больше названия мяса. Но в данном случае я сидел не над убитой самим тигром добычей, а животным, которое тигрица нашла мертвым и которого она слегка отведала. Если бы тигрица не была людоедом, не стоило бы сидеть целую ночь на дереве, поскольку в первую ночь она не проявила интереса к мертвому буйволу. Но я все же просидел на дереве с небольшой надеждой получить возможность стрелять от заката и до восхода. И хотя я провел на дереве меньше времени, чем накануне, неудобства были значительно большими, так как веревки, на которых я сидел, врезались в мое тело, а вскоре после появления луны подул холодный ветер, продолжавшийся всю ночь и проморозивший меня до костей. В эту вторую ночь я ничего не слышал в джунглях, а самбар со своим олененком не выходили кормиться на поля. Когда солнечный свет сменил лунный, в отдалении послышался голос тигра, но я не мог определить направления, откуда он звучал.

Когда я вернулся в лагерь, мои спутники приготовили для меня чай и горячую ванну, но прежде чем воспользоваться последней, я пошел переговорить с толпой возбужденных людей, которые кричали, что хотят поделиться со мной своими переживаниями за предыдущую ночь. Выяснилось, что вскоре после восхода луны тигрица стала реветь близ Чука и, проревев там часа два, пошла в направлении лагерей рабочих у Кумайа-Чак. Рабочие, услышав приближение тигрицы, стали кричать, чтобы ее отпугнуть. Но ожидаемого результата не последовало: тигрица только разъярилась и не ушла до тех пор, пока люди не замолчали. Остаток ночи она провела между лагерями рабочих и Чука. К утру тигрица направилась к Таку, и мои собеседники были очень удивлены и огорчены тем, что я ее там не встретил. Это был последний день моей охоты на людоеда, и, хотя я крайне нуждался в отдыхе и сне, я все же решил воспользоваться оставшимся временем для последней попытки войти в соприкосновение с тигрицей.

Жители не только Чука и Сема, но и других окрестных деревень, а в особенности крестьяне из Талладеш где несколько лет тому назад я застрелил трех людоедов, очень хотели, чтобы я попробовал устроить засидку над живым козлом. Они говорили: "Все тигры едят козлов. Если не удалось с буйволами, почему вам не попробовать с козлом?" Скорее в шутку, чем в надежде получить возможность стрелять по тигру, я согласился провести этот последний день в засидке над двумя приобретенными для этой цели козлами.

Я был убежден, что, куда бы ни ходила по ночам тигрица, главным местопребыванием ее был Так. Поэтому я туда и отправился в полдень, взяв двух козлов. Сопровождали меня четыре человека.

Я уже говорил, что тропа из Чука в Так проходит по высокому гребню. За четверть мили до Така тропа оставляет гребень и пересекает более или менее ровное место, доходящее прямо до мангового дерева. На всем протяжении этого ровного участка тропа вьется среди густых кустарников и пересекается двумя узкими оврагами, тянущимися на восток и сливающимися с главным оврагом. Посередине между этими двумя оврагами и в ста ярдах от дерева, на котором я сидел две предыдущие ночи, растет гигантское миндальное дерево. К нему я и направился, выйдя из лагеря. Тропа проходила прямо под этим деревом. Я думал, что, взобравшись на него до середины, я смогу видеть не только двух козлов, одного из которых я хотел привязать на краю главного оврага, а второго у подножия горы справа, но также и мертвого буйвола. Так как все эти три точки находились на довольно большом расстоянии от дерева, я вдобавок к взятому на случай крайности ружью 450/400 запасся другим, более точным по бою.

В этот последний день подъем от Чука показался мне очень утомительным. Только что я вышел на место, где тропа уходит с гребня на ровное место, как тигрица подала голос примерно в ста пятидесяти ярдах влево от меня. Здесь были густые заросли перевитых лианами кустарников и деревьев, вся местность была пересечена узкими и глубокими оврагами и покрыта большими обломками скал - условия, весьма неподходящие для охоты на тигра-людоеда. Перед тем как установить план дальнейших действий, надо было сначала убедиться, не лежит ли там тигрица, - это было весьма вероятно, так как дело происходило около часа дня, - или если зверь был на ходу, то в каком именно направлении. Поэтому, усадив людей на землю за своей спиной, я стал прислушиваться. Рев повторился. Тигрица, по-видимому, шла по главному оврагу по направлению к Таку.

Появилась надежда, ибо от дерева, которое я выбрал для устройства засидки, до оврага было только пятьдесят ярдов. Приказав людям соблюдать тишину и держаться всем вместе позади меня, я быстро пошел по тропе. Нам оставалось примерно двести ярдов до дерева, когда мы приблизились к тому месту, где тропа с обеих сторон была окаймлена густым кустарником, из которого с криком вылетела стайка фазанов-калиджи. Я опустился на колени и прополз несколько минут по траве. Но так как ничего не произошло, мы все осторожно пошли вперед и без всяких приключений достигли дерева. С соблюдением возможной тишины и быстроты один козел был привязан у края оврага, а второй - у подножия горы справа. После этого я проводил людей до окраины полей, приказав им оставаться на веранде дома старосты, а сам бегом вернулся к дереву. Взобравшись на него примерно на высоту в сорок футов, я втащил при помощи специально принесенной для этой цели веревки ружья. С моего места были видны не только оба козла один в семидесяти, другой в шестидесяти ярдах, но и часть трупа буйвола. Так как мое ружье обладало очень точным боем, я был уверен в том, что смогу убить тигрицу, где бы она ни появилась среди местности, находившейся в моем поле зрения.

Козлы жили вместе с того самого времени, как я их купил в предыдущий приезд; теперь, когда их разлучили, они усердно перекликались. В обычных условиях голос козла слышен за четыреста ярдов, но в этом случае условия были необычайными, так как козлы были привязаны на горном склоне, по которому дул сильный ветер. Даже если тигрица отдалилась после того, как я ее слышал, она не могла не услышать козлов. А если она была голодна, как следовало предполагать, то у меня были все шансы на удачный выстрел.

Я просидел на дереве уже минут десять, когда недалеко от места, где поднялись фазаны, закричал каркер. На одну или две минуты мои надежды взлетели до небес, но потом упали на землю: каркер прокричал только три раза и закончил крик вопросительной нотой. Очевидно, в кустах была змея, вид которой показался неприятным и для каркера, и для фазанов.

Мое сиденье было довольно комфортабельным, солнце пригревало, поэтому следующие три часа я провел на дереве довольно приятно. В четыре часа пополудни солнце исчезло за высокой горой над Таком. Ветер стал несносно холодным. Час я переносил все эти неудобства, но затем решил отказаться от дальнейших попыток, так как холод вызвал у меня приступ лихорадки, и даже если бы тигрица теперь появилась, я не смог бы в нее попасть. Я привязал ружье, спустил его на землю и пошел к окраине полей звать своих спутников.

Думаю, что мало кому не приходилось испытывать чувства подавленности после неудачи в выполнении какого-нибудь намерения. Дорога в лагерь после трудной охоты на чукоров с полным ягдташем кажется пустяком по сравнению с тем же путем, но когда ягдташ пуст. И если вы испытали чувство подавленности после однодневной охоты и когда дичью были только чукоры, вы можете понять мое тяжелое чувство в этот вечер, когда, созвав моих людей и отвязав козлов, я отправился в двухмильную дорогу в лагерь. Ведь мои попытки продолжались не один день, предметом охоты были не птицы, и, наконец, моя неудача имела значение отнюдь не только для меня лично.

За вычетом времени на дорогу из дома и обратно я преследовал людоеда по пятам с 23 октября по 7 ноября и с 24 по 30 ноября. Только те из вас, которым приходилось ходить с опасением, что зубы тигра могут вонзиться в ваше горло, имеют представление, как отражаются на нервах проведенные в подобном ожидании дни и недели.

К тому же предметом моей охоты был людоед, и моя неудача угрожала тяжелыми последствиями всем, жившим и работавшим в этих местах. Лесные разработки уже остановились, а население самой большой деревни покинуло свои жилища. Каким бы плохим ни было положение, после неудачной охоты на людоеда оно должно было стать еще хуже: рабочие не могли приостанавливать свою работу до бесконечности, а население окрестных деревень не могло решиться бросить свои дома и поля, как это могло сделать более зажиточное население Така.

Тигрица давно уже утратила всякий естественный страх перед человеком, этому было много доказательств: она унесла девочку, собиравшую манго на поле в непосредственной близости от работавших там нескольких мужчин; убила женщину у дверей ее собственного дома; стащила человека с дерева посреди деревни; наконец, накануне ночью заставила замолчать несколько тысяч человек. И вот теперь, прекрасно сознавая, что значит присутствие людоеда для постоянного и пришлого населения, для проходящих, идущих на базары в предгорья или в храмы Пунагири, я медленно возвращался в свой лагерь в день, который - в этом я дал слово - был последним днем моих охот на людоедов. Достаточная причина для угнетенного состояния, которое, как я чувствовал, останется у меня до конца жизни. В этот момент я охотно променял бы все мои успехи за тридцать два года охоты за людоедами на возможность верного выстрела по тигрице.

Я рассказал вам только о некоторых своих попытках застрелить тигрицу в течение семи дней и семи ночей, но на деле я не ограничивался только ими. Я знал, что за мной наблюдают, что по моему следу идут, и каждый раз на моем двухмильном пути между лагерем и Таком я применял, чтобы перехитрить тигрицу, все приемы, которым научился, проведя жизнь в джунглях. Как горько ни был моё разочарование, я чувствовал, что неудача не может быть отнесена за счет моих ошибок или за счет моей деятельности.

Мои спутники при встрече со мной сказали, что через час после крика каркера они услыхали вдали рев тигрицы, но не могли определить, откуда именно он доносился. Тигрица, очевидно, так же мало интересовалась козлами, как буйволами. Но если даже принять это во внимание, казалось необычайным, что она в эти часы дня ушла из местности, где постоянно находилась, если только ее не привлек какой-то звук, которого не слыхал ни я, ни мои люди. Как бы то ни было, ясно, что она ушла, и так как делать было больше нечего, я отправился в тяжелый обратный путь в лагерь. Как я уже говорил, тропа расстоянием в четверть мили от Така выходит на тянущийся до Чука гребень. Когда я вышел на это место (тут гребень горы имеет в ширину только несколько футов и с него открывается вид на два больших оврага, спускающихся к реке Ладхия), я несколько раз услышал рев тигрицы в долине, расположенной левее. Эта долина находилась несколько влево и выше от Кумайа-Чак и в нескольких стах ярдах от гребня Кот-Киндри, на котором лесорубы, работавшие в этой местности, устроили себе шалаш из травы.

Представлялся случай, по-видимому, почти безнадежный и с малыми шансами на успешный выстрел. Но все же этот случай представился и был последним, который я мог иметь. Вопрос, следовательно, был в том, как я сумел им воспользоваться. После того как я спустился с дерева, в моем распоряжении оставался еще час, чтобы прийти в лагерь до наступления темноты. Тридцать минут потребовалось для того, чтобы собрать моих людей, выслушать их рассказы, отвязать козлов и пройти до гребня. Солнце образовало багровое зарево над вершинами Непальских гор. В моем распоряжении еще оставалось полчаса светлого времени. И от этого срока, а лучше сказать от освещения, если бы я попытался использовать последнюю имевшуюся возможность, зависела в сущности жизнь пяти человек.

Тигрица находилась в миле от нас; отделявшее ее расстояние заросло густым лесом, было покрыто большими каменными россыпями и пересекалось большим числом дождевых промоин ("нулла"). При желании такое расстояние тигрица могла покрыть за полчаса. Тут необходимо было решить вопрос, надо ли мне попробовать подманить тигрицу на голос. Если бы я подал голос и она услышала его и подошла ко мне на расстояние выстрела засветло, все было бы прекрасно. Но если бы она пришла тогда, когда для меня не было бы уже возможности стрелять, некоторым из нас не пришлось бы дойти невредимыми до лагеря, путь куда целых две мили шел среди джунглей между больших скал и густых кустов. Советоваться с моими спутниками было бесполезно, так как никто из них не бывал ранее в джунглях; вся ответственность решения лежала на мне. И я решил попробовать подманить тигрицу. Передав ружье одному из своих спутников, я подождал, пока тигрица вновь не подала голоса, соединил ладони рупором и, расширив легкие до предела, послал в долину призыв. Тигрица отозвалась, и в течение нескольких минут рев отвечал на рев. Ноябрь - время спаривания тигров. Было ясно, что тигрица последние сорок восемь часов рыскала в джунглях в поисках супруга и теперь, услышав голос того, кого она приняла за тигра, не станет терять зря времени.

В четырехстах ярдах ниже по гребню тропа проходит по ровному участку. С дальней правой стороны этого участка она подходит к большой скале, а затем круто идет вниз и продолжается рядом крутых поворотов до лежащего пониже второго ровного участка. Я решил встретиться с тигрицей именно на этой скале и несколько раз подал голос, чтобы указать ей, куда переместился.

Я хочу теперь дать вам достаточно ясное представление о местности, чтобы вы могли мысленно следить за всеми дальнейшими событиями. Представьте себе прямоугольный участок шириной в сорок, а длиной в восемьдесят ярдов, кончающийся более или менее отвесной скалой. Тропа из Така выходит на эту местность на ее южном, коротком конце и, пройдя двадцать пять ярдов до ее середины, сворачивает направо и покидает прямоугольник на его длинной, восточной стороне. Здесь возвышается глыба фута четыре в высоту. Немного сзади, где тропа образует поворот вправо, подымается каменистый гребень в три или четыре фута высотой, он тянется до северной стороны прямоугольника, где площадка круто обрывается отвесной стеной. На ближней от тропы стороне низкого гребня имеются густые кусты, приближающиеся на десять футов к четырехфутовой глыбе, о которой я упоминал. Остальные части прямоугольника поросли деревьями, отдельными кустами и низкой травой.

Я намеревался залечь на тропе у края скалы и стрелять по тигрице, когда она ко мне приблизится; но когда проверил свое положение, то нашел, что могу увидеть ее только за два или три ярда и что, если она станет подходить ко мне вокруг скалы или через кусты слева от меня, я могу не увидеть ее вовсе. На противоположной стороне скалы был узкий карниз. Расположившись боком вдоль него, я кое-как уместил свое тело, положил левую руку на вершину гладкого камня и, вытянув во всю длину правую ногу, уперся ее пальцами в землю - таким образом я мог держаться на карнизе. Люди и козлы поместились на десять-двенадцать футов ниже и сзади меня.

Мы теперь приготовились к приему тигрицы, которая за это время приблизилась на расстояние в триста ярдов. В последний раз я подал ей голос, чтобы указать направление, и оглянулся, чтобы проверить, как чувствуют себя мои спутники. Являемое ими зрелище при других обстоятельствах показалось бы смешным, теперь оно было трагичным. Люди сидели тесным кружком, уткнув головы в колени, а к людям прижались козлы; лица людей выражали напряженное ожидание, подобное тому, которое бывает у людей, ожидающих пушечного выстрела. С того времени, как мы впервые услышали на гребне голос тигрицы, ни люди, ни козлы не издали ни звука, если не считать сдерживаемого покашливания. Теперь они, по-видимому, застыли от страха, и это было вполне естественно, я преклоняюсь перед этими людьми, которые имели мужество сделать то, о чем бы я и не мечтал, будучи в их положении. Семь дней они слышали весьма преувеличенные и кровавые истории об ужасном звере, который не давал им спать в течение двух последних ночей, а теперь, в надвигавшейся темноте, они, безоружные, находились в таком состоянии, в котором сами не могли ничего видеть, но слышали, как людоед подходил все ближе и ближе. Большей храбрости и преданности невозможно себе представить.

Я не мог оставить в левой руке ружье, так как мне приходилось держаться за камень, и это вызывало у меня известное беспокойство: ружье могло соскользнуть с гладкой вершины скалы, но я постарался предотвратить это, воткнув свой раскрытый перочинный нож в землю. Я не знал, каким может быть эффект отдачи ружья с большой начальной скоростью в том положении, которое занимал. Ружье было направлено дулом к тропе, на которой был небольшой бугорок, и я намеревался стрелять по голове тигрицы, как только она появится из-за этого бугорка, отстоявшего футах в двадцати от скалы.

Тигрица на своем ходу, однако, не придерживалась пути, определенного мною. Она пересекла глубокий овраг и вышла прямо на то место, откуда слышала мой последний призыв. В результате такого маневра я не мог увидеть зверя: его закрывал от меня низкий гребень. Тигрица очень точно определила направление, откуда шел мой последний призыв, но ошиблась в определении расстояния и, не найдя ожидаемого супруга, впала в полное бешенство.

Для того чтобы дать представление о ярости тигрицы в подобном состоянии, я расскажу, что в нескольких милях от нашего дома тигрица как-то на целую неделю прервала сообщение на большом тракте, набрасываясь на всякое появляющееся на дороге существо, даже на целый верблюжий караван, пока не нашла себе пару. Я не знаю звуков, которые так действуют на нервы, как рев подошедшего на близкое расстояние тигра. Мне страшно было думать, какое впечатление производил этот ужасный звук на моих спутников, и я бы не удивился, если бы они закричали и побежали. Я сам с надежным ружьем чувствовал, что готов кричать.

Но еще страшнее, чем непрерывный рев, было быстрое наступление темноты. Через несколько секунд, самое большее десять-пятнадцать, я не мог уже видеть прицела, и мы тогда попали бы во власть людоеда, к тому же тигрицы, ищущей супруга. Чтобы не быть уничтоженными, надо было что-то предпринять, и предпринять быстро. Единственным выходом было, по моему мнению, еще раз подать голос.

Тигрица была теперь так близко, что я слышал, как она набирала воздух перед ревом. И вот когда она втягивала воздух, я наполнил свои легкие, и мы подали голос одновременно. Эффект был мгновенным. Не колеблясь ни секунды тигрица пошла быстрыми шагами по сухой листве через низкий гребень в кусты, чуть правее от меня. Как раз в тот момент, когда я ожидал ее нападения, она остановилась. В следующее мгновение дуновение от ее могучего рева попало мне в лицо, оно сдуло бы с головы шляпу, если бы она была надета. Секундная остановка, потом опять быстрые шаги; силуэт тигрицы мелькнул, когда она проходила между двумя кустами, затем она остановилась неподвижно на открытом месте, смотря мне прямо в лицо.

Большой и неожиданной удачей было то, что тигрица, пройдя полдюжины шагов вправо, стала почти прямо против места, куда были направлены стволы моего ружья. Если бы тигрица продолжала движение в направлении, по которому шла до моего последнего призыва, мой рассказ или вообще не был бы написан, или имел другой конец, так как тогда я не мог бы взять лежавшее на закругленной вершине скалы ружье, не мог бы удержать его и стрелять. Близость тигрицы и меркнущий свет дали возможность хорошо видеть только ее голову. Моя первая пуля ударила ее под правый глаз, а вторая, выпущенная скорее случайно, чем намеренно, попала ей в горло. Тигрица упала, уткнувшись носом в скалу. Отдача правого ствола нарушила мое равновесие, а отдача левого ствола - я стрелял в воздухе при падении - сильно ударила прикладом по нижней челюсти и сбросила меня вниз головой прямо на моих спутников и коз. И еще раз я считаю долгом обнажить голову перед теми четырьмя спутниками, которые, зная в сущности только то, что к ним приближалась тигрица, поддержали меня при падении и спбщли от увечья; а ружье - от поломки.

Когда я высвободился из кучи людских и козьих ног, я взял ружье у державшего его человека, вложил в магазин обойму и послал в долину пять выстрелов, разнесшихся через реку, Сарда до Непала. Для тысяч людей, находившихся в долине и окрестных деревнях и с волнением ожидавших звуков моего ружья, два выстрела могли ничего не значить. Но два выстрела, за которыми с ровными пятисекундными промежутками последовали еще пять, могли быть поняты только как весть о том, что людоед перестал существовать.

Я не разговаривал со своими людьми с того времени, как мы услышали первый рев тигрицы на горном хребте. Когда я им сказал, что тигрица убита и что теперь нам опасаться нечего, они, по-видимому, не сразу поняли значение моих слов. Я посоветовал им пойти и посмотреть, а сам присел и скрутил папиросу. Люди с большой опаской взобрались на скалу, но не решились идти дальше, так как я сказал, что тигрица лежит прямо у той стороны скалы.

Поздно ночью, сидя у костра и вновь и вновь рассказывая жадным слушателям о событиях дня, мои спутники неизменно кончали повествование такими словами: "И тогда тигр, рев которого превращал наши внутренности в воду, ударил саиба по голове и сбросил его со скалы прямо на нас; если вы не верите, посмотрите на лицо саиба". Зеркало в лагере не нужно, но, если бы оно и было, оно не могло бы дать надлежащего представления о размерах и болезненности опухоли моей челюсти, вынудившей меня провести неделю на молочной диете.

Пока срубили деревце и привязали к нему тигра, в долине Ладхия и в окрестных деревнях заблестели огни. Мои спутники очень хотели, чтобы честь нести тигрицу в лагерь была предоставлена только им, но тяжесть превышала их силы, и поэтому, оставив их на месте, я пошел за подмогой.

За время моего троекратного пребывания в Чука в последние восемь месяцев я много раз ходил по этой тропе с заряженным ружьем в руках, а теперь я мог идти в темноте безоружный, остерегаясь только падения. Если одно из самых больших удовлетворении, которое можно испытывать, - это внезапное прекращение сильной боли, то другое, не меньшее, - неожиданное прекращение чувства сильного страха. Часом раньше без помощи диких слонов нельзя было бы заставить выйти из домов и лагерей тех людей, которые теперь с песнями и криками, группами и в одиночку собирались отовсюду на тропу, шедшую в Так. Некоторые из людей пришли помочь нести тигрицу, другие провожали меня до моего лагеря и несли бы меня на руках, если бы я им это разрешил. Я продвигался очень медленно, так как приходилось делать частые остановки, чтобы позволить всем вновь прибывшим выразить свою благодарность так, как им этого хотелось. Поэтому мои помощники, несшие тигрицу, догнали меня, и мы вошли в деревню одновременно. Я не могу описать всех приветствий, адресованных мне и моим спутникам, или сцен, свидетелем которых я был в эту ночь в Чука, - проведя большую часть жизни в джунглях, я не обладаю даром красноречия.

Разобрали стог и положили на сено тигрицу, вблизи развели огромный костер и для освещения, и для теплоты, так как ночь была темной и дул холодный северный ветер. Около полуночи мои слуги при помощи такского старосты и Кунвар-синга, близ дома которого находился мой лагерь, убедили толпу разойтись по деревням и лагерям, сказав, что они имеют полную возможность насмотреться на тигрицу завтра. Уходя, такский староста сказал мне, что завтра утром он предложит жителям Така вернуться в деревню. Через два дня все крестьяне вернулись в свои жилища и продолжали обычные занятия.

После обеда в полночь я позвал Кунвар-синга и сказал ему, что для выполнения своего обещания вернуться домой в назначенное время я должен уйти в ближайшие часы и что он должен объяснить населению причину моего ухода. Кунвар-синг обещал это сделать, а я занялся съемкой шкуры с тигрицы. Снимать шкуру с тигра при помощи карманного ножа - долгая работа, но только она дает возможность рассмотреть как следует зверя, а когда дело идет о людоеде, то выяснить более или менее причину, почему зверь стал людоедом.

Тигрица была сравнительно молодым животным, находилась в хорошем состоянии, как это и должно было быть в начале брачного сезона. Ее темный зимний мех был безупречным и, несмотря на то что она упорно отказывалась от предлагавшихся ей приманок, она была очень жирной. У тигрицы были две огнестрельные раны, незаметные при наружном осмотре. Одна в левом плече от нескольких самодельных дробин, вызвавшая в свое время септическое воспаление, в результате чего шкура после заживания раны на большом участке срослась с мышцами; в какой мере это отражалось на общем состоянии зверя, судить трудно, но было несомненно, что заживление такой раны требовало долгого времени, и это могло быть причиной того, что тигрица стала людоедом. Другая рана в правом плече была также сделана дробью, но зажила без осложнений. Эти две раны, полученные тигром около добычи еще до того, как он стал людоедом, хорошо объясняли то, что тигрица более не возвращалась к добыче (будь то ее человеческие жертвы или что-либо другое), над которой я устраивал засидки.

Сняв с тигрицы шкуру, я выкупался и переоделся, и, хотя мое лицо опухло и болело, а мне предстояла двадцатимильная дорога, я на пути из Чука как бы летел по воздуху, так как тысячи людей в этой деревне и в ее окрестностях в долине могли спать спокойно.

Я пришел к концу моих рассказов о джунглях и к концу моей карьеры охотника за тиграми-людоедами.

Она доставила мне очень много удовлетворения, и я считаю, что мне очень повезло: я кончил ее на своих собственных ногах.

Бывали случаи, когда жизнь висела на волоске, когда вызванная постоянной опасностью и напряжением болезнь делала даже ходьбу трудной, но за все я щедро вознагражден тем, что охота спасла не одну человеческую жизнь.

Перейти ::::: К 1 части :::::