Фарли Моуэт: Не кричи "Волки!"

Перейти к главам::::: 21-24 ::::: ; Перейти к началу ::::: 1 -5 главы :::::

Фарли Моуэт Не кричи "Волки!"

Читать ::::: Не кричи "Волки!" :::::::

Главы 17 - 20

Мои наблюдения в палатке продолжались добрую часть июля, но мало что прибавили к уже имеющимся сведениям о волках. Волчата быстро росли и требовали все большего количества пищи. Поэтому Георг, Ангелина и Альберт вынуждены были тратить много времени и сил на охоту вдалеке, а те немногие часы, которые им удавалось провести в логове, они спали непробудным сном - добывание корма для волчат превратилось в изнурительное занятие. И тем не менее волки по-прежнему продолжали изумлять меня.

Как-то им довелось поймать карибу неподалеку от дома, и этот запас продовольствия позволил им устроить себе кратковременный отдых. Вечером они не пошли, как обычно, на охоту, а остались у логова.

Следующее утро выдалось ясное и теплое; атмосфера сладостного безделья, казалось, охватила всех троих. Ангелина удобно развалилась на скале над летним логовом, а Георг и Альберт спали, вырыв ямки в песке, на гребне вала. Единственным проявлением жизни было изменение позы спящих да порой ленивый взгляд, которым они обводили окрестности.

Около полудня Альберт встал и поплелся к берегу напиться. Там он час или два лениво ловил бычков, а затем направился к покинутому ложу. На полпути он остановился по нужде, но это усилие так его утомило, что он отказался от первоначального намерения добраться до гребня, а растянулся прямо там, где стоял. Голова его опустилась, и вскоре он заснул.

Все эти действия не остались незамеченными. Георг, который лежал, уткнув морду в передние лапы, внимательно наблюдал за тем, как его приятель ловит рыбу. И когда Альберта сморил сон, Герг поднялся, потянулся, широко зевнул и с праздным, беззаботным видом, осторожно ступая, стал подбираться к спящему. Трудно было заподозрить, что у него есть какая-то цель; время от времени он останавливался, обнюхивая кусты и мышиные норы, дважды садился, чтобы почесаться. Однако при этом он ни на минуту не спускал глаз с Альберта и, когда почти вплотную приблизился к нему, резко изменил поведение.

Прижавшись к земле, он, как кошка, начал красться к Альберту с явно недобрым намерением. Напряжение нарастало, я схватил подзорную трубу, ожидая трагической развязки и лихорадочно гадая, чем вызвана в Георге такая молниеносная перемена. Что это - свидетельство семейной драмы? Или Альберт нарушил волчий закон и теперь должен заплатить за это собственной кровью? Похоже на то.

С величайшей осторожностью Георг подкрадывался все ближе к ничего не подозревающему волку. Оказавшись шагах в десяти от Альберта, который по-прежнему оставался глух ко всему на свете, Георг поджал задние ноги и после паузы, позволившей ему полностью насладиться моментом, со страшным рычанием взвился в чудовищном прыжке.

Казалось бы, неожиданный удар, нанесенный волком весом свыше семидесяти килограммов, должен был начисто выбить дух из Альберта, но тот еще дышал и даже издал в ответ какой-то звук, до тех пор не числившийся в моем каталоге волчьих криков. Это был высокий, полный ярости и боли, пронзительный рев (мне пришлось как-то слышать нечто подобное в переполненном вагоне метро - так вопила разъяренная дама, которую кто-то ущипнул).

Георг тотчас умчался прочь. Альберт, с трудом поднявшись на ноги, бросился за ним. Началась погоня не на жизнь, а на смерть. Георг взлетел вверх по склону, словно его преследовал цербер. Альберт гнался за ним со зловещей и яростной решимостью.

Оба, напрягая последние силы, то мчались вперед, то кидались назад или в сторону.

Когда они пронеслись мимо летнего логова, Ангелина привстала, бросила быстрый взгляд на бегущих и с азартом включилась в погоню. Теперь шансы свелись к двум против одного, не в пользу Георга; ему пришлось положиться на скорость в беге по прямой - он потерял возможность увертываться и поскакал вниз по морене через болото и вдоль берега залива. Там, у самой воды, стояла огромная расколотая надвое скала; Георг с ходу проскочил узкую щель между камнями и свернул так круто, что песок и щебень полетели из под ног; волк обогнул скалу в обратном направлении как раз вовремя, чтобы ударить в бок Ангелине. Не колеблясь ни минуты, он с силой врезался в нее и буквально сбил с ног, заставив метров пять проехаться по земле.

Итак, один из преследователей временно вышел из строя, но и сам Георг потерял скорость. Прежде чем ему удалось вырваться вперед, Альберт уже оседлал его, и оба покатились наземь, сцепившись в яростной схватке. Подоспевшая Ангелина не замедлила ввязаться в драку.

Свалка закончилась так же внезапно, как и началась, волки разошлись, отряхнулись, ткнулись носами, дружно помахали хвостами и рысцой направились к логову, всем своим видом показывая, что славно провели время.

Шутки вроде только что описанной редки среди волков, хотя мне несколько раз приходилось видеть, как Ангелина устраивала засаду Георгу, когда издали замечала, что тот возвращается с охоты. В этих случаях она пряталась, но стоило ему поравняться с ней, выпрыгивала прямо на него. Георг всегда делал вид, что напуган внезапным нападением, но, конечно, это было притворство, ибо он должен был почуять ее присуствие. Как только проходило первое изумление, Ангелина начинала обнюхивать супруга, обнимала его передними лапами, валилась перед ним на землю, подняв задние лапы, или нежно подталкивала плечом. Вся эта картина являла собой интимный ритуал встречи.

В июле же произошло событие, заставившее меня задуматься по-настоящему. Ангелина часто уходила с самцами на охоту, но выпадали ночи, когда она оставалась дома, и вот однажды к ней пожаловали гости.

Было далеко за полночь, я дремал в своей палатке, когда где-то неподалеку, чуть южнее, завыл волк. Это был незнакомый призыв, слегка приглушенный и без вибраций. Полусонный, я взял бинокль и попытался разглядеть двух незнакомых волков - они сидели на мысочке, на моей стороне залива, напротив волчьего логова.

При виде их я окончательно проснулся - мне казалось, что территория любой волчьей семьи священна для других волков. Ангелина была дома, незадолго перед этим я видел, как она вошла в ущелье, и я сгорал от любопытства, как же она отнесется к вторжению.

Я навел бинокль на ложбину (летними ночами, когда здесь царят сумерки, стереотруба хуже бинокля). Ангелина уже стояла у входа, повернувшись в сторону пришельцев. Она была сильно встревожена: голову вытянула вперед, уши насторожила: хвост оттянула назад как сеттер.

Несколько минут волки стояли молча, выжидая, затем один из чужаков нерешительно завыл, как и в первый раз. Ангелина немедленно отреагировала на его призыв. Она начала плавно помахивать хвостом, ее напряженность исчезла, затем волчица выбежала из ущелья и громко залаяла.

Если верить книгам, то волкам (как и ездовым собакам) лаять не полагается; но лай волчицы ничем иным не назовешь. Как только пришельцы его услышали, они побежали по берегу, вокруг залива.

Ангелина встретила их метрах в четырехстах от логова. Стоя неподвижно, она ждала их приближения; в пяти - десяти шагах от нее волки остановились. Разумеется, слышать я ничего не мог, но увидел, как все три хвоста плавно задвигались, и после минутной демонстрации обоюдных симпатий Ангелина осторожно ступила вперед и обнюхала носы чужих волков.

Кем бы ни были пришельцы, встретили их гостеприимно. Едва церемония приветствий закончилась, как все трое побежали к летнему логову. У входа в ущелье один из визитеров начал заигрывать с хозяйкой, и они резвились несколько минут, но были гораздо сдержаннее, чем Ангелина, когда она играла с Гергом, или Георг с Альбертом.

В это время второй волк спокойно спустился в ущелье к волчатам.

К сожалению, я не мог видеть, что там происходило, но, очевидно, ничего такого, что могло бы обеспокоить мать. Во всяком случае, окончив возню, она подошла к входу в ущелье и стала смотреть вниз, пуще прежнего размахивая хвостом.

Чужие волки долго не задержались. Тот, что спустился в ущелье, минут через двадцать вылез обратно; после взаимного обнюхивания носов посетители удалились той же дорогой, по которой пришли.

Ангелина провожала их некоторое время, заигрывая то с одним, то с другим.

И только когда они направились на запад и окончательно скрылись из глаз, она повернула к логову.

Когда я рассказал Утеку о неожиданном визите, он ничуть не удивился, напротив, его поразило мое удивление.

- В конце концов, - ходят же люди друг к другу в гости; что же необыкновенного, если волки тоже навещают друг друга?

Крыть было нечем!

Дискуссию прервал Майк, он попросил меня описать внешность ночных посетителей.

Когда я это сделал, он кивнул головой.

Кажется, эти волки из стаи у Скрытой Долины, - сказал он, - в пяти-шести километрах к югу. Я видел их не раз. Две волчицы, волк и несколько волчат. По-моему, одна из волчиц приходится матерью твоей Ангелине, а вторая сестрой. Во всяком случае, осенью они соединяются с твоей стаей и вместе уходят на юг.

Я помолчал несколько минут, взвешивая сказанное, а затем спросил:

- Если только у одной из волчиц есть пара, то другая должна быть старой девой; которая же из них, как по-вашему?

Майк устремил на меня долгий задумчивый взгляд.

- Послушай, - сказал он, - ты собираешься убраться из этой страны и уехать домой, а? По-моему, ты и так слишком долго здесь пробыл.

18

В середине июля я твердо решил: довольно пассивных наблюдений, пора приступать к изучению охотничьей деятельности волков по-настоящему.

Столь благое намерение отчасти объяснялось тем, что под грудой грязных носков, скопившихся за неделю, я наткнулся на давным-давно затерянный оперативный приказ.

Откровенно говоря, я почти совсем забыл не только о приказе, но и о самой Оттаве, а когда вновь перелистал строгие и детальные инструкции, то понял, что повинен в невыполнении служебного долга.

Приказ ясно гласил: первейшая моя задача - провести перепись поголовья и изучить размещение волков, что в свою очередь должно сопровождаться подробными исследованиями взаимоотношений между волком и карибу, то есть между хищником и добычей. Это означало, что наблюдения за поведением и общественными инстинктами волков решительно выходили за рамки порученной мне работы. Поэтому в одно прекрасное утро я свернул палатку, упаковал стереотрубу и закрыл наблюдательный пункт. На другой день мы с Утеком погрузили лагерное снаряжение в каноэ и поплыли на север длительный рейс по водным просторам тундры.

В течение нескольких недель мы прошли сотни километров и собрали множество данных относительно численности и размещения волков; попутно накопился и другой обширный материал, хотя и не предусмотренный заданиями министерства, но тем не менее представляющий немалый интерес.

Согласно полуофициальным данным, полученным от трапперов и торговцев, поголовье волков Киватина составляет примерно тридцати тысяч. Даже при моих весьма скромных математических познаниях нетрудно подсчитать, что в среднем на каждые пятнадцать квадратных километров приходится один волк.

Если учесть, что одна треть тундры покрыта водой, а другую треть занимают бесплодные скалистые холмы и хребты, на которых не могут жить ни карибу, ни волки, ни большинство других животных, то плотность возрастает примерно до одного волка на каждые пять квадратных километров.

Пожалуй, многовато. Будь это в действительности так, нам с Утеком пришлось бы туго.

К огорчению теоретиков, мы обнаружили, что волки широко рассеяны по тундре. Обычно они селятся семьями, причем каждая семья занимает территорию двести пятьдесят - восемьсот квадратных километров. Следует, однако, заметить, что подобное рассредоточение не отличается единообразием. Так, например, в одном месте мы встретили две семьи волков, логова которых отстояли друг от друга всего на каких-нибудь восемьсот метров.

А однажды на моренной гряде близ реки Казан Утек наткнулся сразу на три семьи, причем у всех были волчата; их логова разделяли несколько шагов. С другой стороны, мы три дня плыли по реке Тлевиаза, по местности, которая казалась настоящим волчьим царством, и ни разу не видели ни следа, ни помета, ни клочка волчьей шерсти.

Крайне неохотно, понимая, что этим не завоюю авторитета у нанимателей, я был вынужден скостить поголовье волков до трех тысяч, но и эта цифра, вероятно, сильно завышена.

Мы встречали волчьи семейства самых различных размеров: от одной пары взрослых и десяти детенышей. Поскольку во всех случаях, кроме одного, налицо оказались "лишние" волки, а сам я был бессилен выяснить их статус в семье (и мог лишь пристрелить их), то не оставалось ничего иного, как вновь обратиться к Утеку.

Как сообщил Утек, самки волков становятся половозрелыми в двухлетнем возрасте, а самцы с трех лет. До получения способности размножаться большинство молодняка остается при родителях, но, даже достигнув брачного возраста, многие не могут обзавестись семьей из-за недостатка свободных участков. Это значит - не хватает охотничьих угодий, позволяющих обеспечить каждую волчицу всем необходимым для выращивания потомства.

При избытке волков "производительная способность" тундры оказывается недостаточной, то есть численность животных, служащих обьектом их охоты, быстро сокращается, а это означает голод и для самих волков. Поэтому подходящего участка тундры многие взрослые волки на долгие годы обрекают себя на безбрачие. К счастью, период обостренного полового влечения у волков весьма недолго (всего около трех недель в году), поэтому "холостяки" и "старые девы" не особенно страдают от сексуальной неудовлетворенности.

Кроме того, их потребность в домашнем уюте, компании взрослых и волчат отчасти получает удовлетворение благодаря общинному характеру семейных групп. Утек даже предлагает, что некоторые особи предпочитают положение "дядюшки" или "тетушки" - оно дает им радости, связанные с семейной жизнью, и в то же время не возлагает ответственности, которая падает на родителей.

Старые волки, особенно те, кто потерял свою пару, обычно сохраняют вдовство.

Утек припомнил волка, с которым ему пришлось встречаться на протяжении шестнадцати лет.

Первые шесть лет волк ежегодно был отцом приплода. На седьмую зиму его подруга исчезла (возможно, была отравлена охотниками, которые в погоне за премиями пришли с юга). Весной волк вернулся в свое старое логово. Но хотя в нем и в этом сезоне ос выводок волчат, они принадлежали другой паре - вероятно, полагал Утек, сыну вдовца и его подруге. Во всяком случае, весь остаток своей жизни старый волк провел в логове "третьим" "лишним", но продолжал участвовать в заботах по воспитанию волчат.

Численность волков зависит не только от ограниченности пригодных для жизни участков, но и от особого природного механизма, контролирующего рождаемость. Поэтому, когда виды животных, которые служат им пищей, встречаются в изобилии (или самих волков мало), волчицы рождают помногу, в некоторых случаях по восьми волчат. Но если наблюдается "избыток" волков или не хватает корма, количество волчат помете сокращается до одного или двух. Это справедливо и в отношении других представителей арктической фауны, таких, например, как мохноногие канюки. В годы, "урожайные" на мелких грызунов, несут по пять или шесть яиц; когда же полевок и леммингов мало, они кладут лишь одно яйцо, а то и вовсе не несутся.

Но если даже перечисленные контролирующие факторы не срабатывают, эпизоотии служат гарантией того, которое сможет прокормиться. В тех редких случаях, когда общее равновесие нарушается (часто в результате вмешательства человека) или животных становится чересчур много, а пища скудная и недоедание переходит в настоящий голод, волки начинают вырождаться физически. Среди них то и дело вспыхивают опустошающие поветрия, такие, как бешенство, собачья чума, чесотка, и тогда их поголовье быстро сокращается до минимума, едва обеспечивающего воспроизводство.

На севере Канады лемминги представлены разновидностью, отличающейся цикличностью размножения, причем наиболее "урожайным" оказывается каждый четвертый год, за которым следует падение численности зверьков почти до полного их исчезновения. На 1946 год пришлась самая низкая точка цикла. К тому же по случайному совпадению, и без того резко изменило вековым путям миграции, и основная масса оленей обошла стороной юг и центральную часть района. Наступило время бедствий для эскимосов, песцов и волков. В тундру пришел страшный голод. Латентный вирус бешенства дал вспышку среди голодающих песцов, заболевание перекинулось и на волков.

Нужно сказать, что взбесившиеся животные не "сходят с ума" в буквальном смысле слова. Поражается нервная система, поступки становятся сумасбродными, возникает постоянное стремление куда-то бежать, исчезает спасательное чувство страха. Бешеные волки слепо натыкаются на мчащиеся поезда и автомобили; они могут случайно затесаться в гущу ездовых собак, и в результате их разрывают на куски; нередко бешеный волк забегает на улицу поселка

Как-то волк, больной и умирающий (дело происходило во время эпизоотии 1946 года), забежал в Черчилл. Первым на него наткнулся капрал канадской армии, возвращавшийся из пивного бара в казарму. Согласно рапорту храброго вояки, на него набросился гигантский волк, и ему едва удалось спастись бегством. Пробежав добрых два километра, он скрылся под кровом караульного помещения. Правда, капрал не мог продемонстрировать физических доказательств выдержанного испытания, но психическая травма была, несомненно, глубокой. Поднятая тревога вызвала в лагере панику, близкую к истерике. На борьбу с волком были двинуты американские и канадские воинские подразделения. Отряды людей, вооруженных винтовками и электрическими фонариками, с выражением непреклонности на лицах прочесывали окрестности; они были готовы отразить угрозу, которая за несколько часов успела разрастись до нескольких стай голодных волков.

Во время переполоха было убито и ранено одиннадцать ездовых собак; пострадали также американский капрал и индеец из племени чиппевеев, которые поздно возвращались домой. Все они понесли урон не от волка, а от самих стражей порядка.

Двое суток дети и женщины не выходили из дому. Военный лагерь как бы вымер; ординарцы - которых посылали с поручениями, отправлялись хорошо вооруженные, на джипах или вовсе отказывались выходить из помещения.

Волка удалось обнаружить с небольшого военного самолета, приданного частям, которые проводили облаву. В указанное место был послан эскадрон конной полиции.

Но волк оказался... кокер-спаниелем, принадлежащим управляющему отделением Компании Гудзонова залива.

Паника прекратилась только на третий день. Уже под вечер водитель шеститонного армейского грузовика, возвращающийся в лагерь из аэропорта, заметил впереди на дороге что-то мохнатое. Он нажал на тормоза, но слишком поздно: волк, который совсем ослабел и не мог даже ползти, был раздавлен.

Интересны последствия. И поныне можно встретить жителей Черчилла (а также изрядное количество солдат, разбросанных по всему континенту), которые охотно, со всеми подробностями опишут вам нашествие волков на их город в 1946 году.

Они поведают об ужасах, которые им пришлось лично пережить, об искусанных женщинах и детях, о собачьих упряжках, изорванных в клочья, и о целом городке, выдержавшем ужасную осаду.

19

Несколько недель, проведенных в плавании по рекам равнины, показались нам сущим раем. Почти все время стояла чудесная погода; бескрайние просторы, полная свобода и дикая, беспорядочная жизнь, которую мы вели, - се наполняло нас бодростью.

Попадая в новые места, на территорию, занятую какой-нибудь волчьей семьей, ы всякий раз останавливались лагерем и не ограничивали себя временем - вели самые подробные исследования, необходимые для достаточно близкого знакомства со всей группой волков. Несмотря на необъятность и безлюдье, мы совершенно не чувствовали одиночества - рядом с нами всегда были карибу. Олени, сопровождаемые стаями серебристых чаек и ворон, оживляли пейзаж.

Эта страна принадлежала оленям, волкам, птицам и мелким зверькам. Мы двое - всего лишь случайные, незваные и маловажные гости. Человек никогда не занимал в тундре господствующего положения. Даже эскимосы, чьей территорией когда-то являлись Бесплодные земли, жили в согласии с природой. Теперь в центральной части тундры эскимосы исчезли. Горстка людей, едва насчитывающая сорок душ - к ним принадлежал и Утек, - вот все, что осталось от народа, некогда заселявшего внутреннюю часть страны. Ныне эта крохотная группка совсем затерялась в бескрайней суровой пустыне.

За все время человеческие существа встретились нам один единственный раз. Как-то утром, в самом начале путешествия, мы огибали излучину реки. Вдруг Утек поднял весло и закричал. Впереди, на береговой косе, показался приземистый чум из оленьих шкур. На зов Утека из него вывалились двое мужчин, женщина и трое мальчиков-подростков; все они подбежали к самой воде, нам навстречу.

Мы причалили, и Утек представил меня одной из семей своего племени. Всю вторую половину дня мы распивали чаи, сплетничали, смеялись и пели, а также съели гору вареной оленины. Когда мы ложились спать, Утек объяснил, что мужчины, мои новые знакомцы, разбили здесь лагерь в надежде подстеречь карибу, которые обычно переплывают реку в узком месте, километрах в восьми отсюда, ниже по течению. На одноместных гребных каяках, вооруженные только короткими острыми копьями, эскимосы надеялись добыть на переправе такое количество нагульных оленей, чтобы мяса хватило на всю зиму. Утек страшно хотелось участвовать в охоте, и он начал уговаривать меня остаться на несколько дней, с тем чтобы помочь друзьям.

Я не возражал, и на следующее утро три эскимоса ушли, оставив меня наслаждаться великолепием августовского дня.

Сезон несносных комаров кончился. Жарко, ни ветерка. Я решил воспользоваться погодой - поплавать и позагорать, а то моя кожа стала до неприличия бледной. Отойдя на несколько сотен метров от эскимосского становища (ибо стыдливость - последний из пороков цивилизации, который человек отбрасывает в пустыне), я разделся и искупался, потом взобрался на ближнюю гряду, улегся и стал принимать солнечную ванну.

Подобно волкам, я время от времени поднимал голову и осматривался. Около полудня я вдруг увидел волков - они пересекали гребень следующей гряды, к северу от меня.

Всего три волка - один белый, два других почти черные, очень редкой окраски. Все трое - матерые звери; но один из черных поменьше ростом и изящнее других - вероятно, волчица.

Да, положение весьма пикантное... Моя одежда осталась на берегу довольно далеко отсюда, на мне были только резиновые туфли и бинокль. Если побежать за одеждой, то след волков будет безвозвратно потерян. А, подумал я, кому нужна одежда в такой день? Тем временем волки скрылись за гребнем, и, схватив бинокль, я бросился за ними вдогонку.

Местность вокруг представляла собой настоящий лабиринт из невысоких гряд, разделенных узкими, покрытыми травой низинами; на низинах, медленно продвигаясь на юг, паслись олени. Лучшей обстановки не придумать: с гребня мне будет удобно следить, как волки пересекают низины, одну за другой, а чуть скроются за очередной грядой, можно без опаски следовать за ними. И так до следующей гряды, пока я не окажусь достаточно высоко, чтобы спокойно наблюдать, как волки пересекают долину.

Вспотев от волнения и затраченных усилий, я одолел первую гряду и уже предвкушал драматическую сцену: вот сейчас волки внезапно нападут на ничего не подозревающих оленей там, внизу, и я увижу борьбу не на жизнь, а на смерть.

Но то, что я увидел, привело меня в полнейшее замешательство: моему изумленному взору предстала поистине идиллическая картина. В долине паслись небольшими группами около полусотни оленей-быков. Волки шествовали мимо них с таким видом, словно олени интересовали их не больше, чем камни. Карибу, в свою очередь, видимо, и не подозревали об опасности. Создавалось впечатление, будто это не волки и их желанная добыча, а собаки, пасущие домашний скот.

Невероятно - стая волков, окруженная оленями! При этом как один, так и другие ничуть не волнуются.

Не веря собственным глазам, я увидел, как волки рысцой пробежали метрах в пятидесяти от пары лежащих оленят, беспечно жующих жвачку. Оленята повернули голову и лениво следили за волками, но даже не удосужились встать на ноги, а их челюсти не прекратили работу. Какое презрение к волкам!

Но представьте себе мое изумление, когда в погоне за волками, которые поднялись по склону и скрылись, я попал в ту же долину - два самых апатичных олененка, которые только что с таким безразличием отнеслись к волкам, тотчас вскочили на ноги и уставились на меня широко раскрытыми от удивления глазами. Когда я пробежал мимо, они выставили головы вперед, испуганно фыркнули, повернулись на задних копытах и умчались галопом, будто за ними гнался сам черт. Но это же несправедливо - так испугаться меня и спокойно относиться к волкам! Правда, я постарался утешить себя мыслью, что их паника вызвана непривычным зрелищем: белый человек, на котором надеты только туфли да бинокль, сломя голову летит по тундре!

За следующим валом я едва не наскочил на волков. Они собрались в кучку на противоположном склоне и, видимо, совещались, при этом они усердно обнюхивали носы друг друга и махали хвостами. Я растянулся плашмя за камнями и замер в ожидании. Вскоре белый волк снова двинулся в путь, а остальные последовали за ним. Они не спешили и, прежде чем спуститься в долину, где паслось несколько десятков оленей, немало покрутились по склону. Временами то один из них, то другой останавливался, принюхивался к кочке мха или отбегал в сторону, ведя разведку. Когда же они наконец спустились, то рассыпались в цепь с интервалами в сотню шагов и в таком порядке рысью побежали вдоль низины.

На появление волков реагировали только те олени, которые оказались непосредственно перед фронтом наступления. Стоило волкам приблизиться к ним на расстояние пятидесяти - шестидесяти метров, как олени я фырканьем поднимались на дыбы и отскакивали в сторону. Те, что похрабрее, затем поворачивали обратно и с любопытством смотрели на проходящих волков, однако большинство, не удостоив волков и взглядом, снова принимались за пастьбу.

За час волки, а с ними и я, прошли не менее шести километров в непосредственной близости от четырехсот оленей, и во всех случаях реакция карибу была неизменной: полнейшее безразличие, пока волки далеко, некоторый интерес, когда они подходят совсем близко, и отступление, если столкновение кажется неизбежным. Ни панического бегства, ни страха!

До сих пор нам встречались преимущественно быки, но вскоре стало попадаться много важенок и однолеток, и вот тут-то поведение волков резко изменилось.

Один из них выгнал теленка из зарослей ивняка, тот выскочил на открытое место в каких-нибудь двадцати шагах от волка; волк на мгновение замер, а затем кинулся за олененком. У меня учащенно забилось сердце; сейчас я наконец увижу, как волк режет оленя.

Не тут-то было. Волк жал изо всех сил, но не смог выиграть в скорости; пробежав с полусотни метров, он прекратил погоню, затрусил обратно и присоединился к товарищам.

Я не верил своим глазам: по всем законам олененок обречен и должен погибнуть, если хоть десятая доля репутации волков ими действительно заслужена!

Однако на протяжении последующего часа волки предпринимали по меньшей мере двенадцать атак против телят-одиночек, против важенки с теленком, а то и против целых групп важенок и однолеток, и каждый раз преследование прекращалось, едва успев начаться.

Меня охватило сильнейшее раздражение - я пробежал десяток километров по тундре и совершенно вымотался не для того, чтобы полюбоваться, как свора волков валяет дурака!

Когда (в который раз!) волки оставили долину и побрели через гряду, я воинственно двинулся следом. Уж не знаю, что я в тот момент намеревался сделать - возможно, сам хотел добыть оленя, чтобы показать этим неучам, как это делается.

Как бы то ни было, преисполненный отваги, я перемахнул через гребень и попал прямо к волкам.

Они, по всей вероятности, остановились перевести дух, и мое неожиданное появление было подобно разорвавшейся бомбе. Волки бросились врассыпную. Прижав уши и вытянув хвосты трубой, они мчались, насмерть перепуганные. Их панический бег сквозь разрозненные стада оленей вызвал ответную реакцию. Массовая паника, которую я ожидал весь день, охватила теперь по-настоящему перепуганных животных. Только (мне с горечью пришлось констатировать этот факт) устрашили их не волки - их напугал я.

Конечно, с меня хватит, и я решительно повернул к дому. Когда до становища оставалось несколько километров, я заметил бегущих навстречу людей. Это была эскимоска и три мальчугана. Они были чем-то крайне взволнованы. Все кричали, женщина размахивала тяжелым костяным ножом, а ее сыновья потрясали копьями для охоты на оленей и ножами для снятия шкур.

Я в растерянности остановился. И тут до меня впервые дошел весь трагикомизм моего положения - я был не только безоружен, но и абсолютно наг. Где уж тут отразить атаку! А атака казалась неотвратимой, хотя я понятия не имел, что могло привести эскимосов в такое бешенство. Но, как говорится, осторожность - лучшая доблесть, и я из последних сил устремился вперед, стараясь во что бы то ни стало обойти эскимосов. Это мне удалось, но они продолжали преследование и не отставали от меня почти всю дорогу до лагеря.

Там я наскоро влез в брюки, схватил винтовку и приготовился дорого продать свою жизнь. К счастью, Утек и остальные мужчины вернулись как раз в тот момент, когда разъяренная женщина со своей дьявольской командой устремилась на меня; сражение было предотвращено.

Когда страсти улеглись, Утек рассказал, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Один мальчуган, собирая ягоды, неожиданно увидел, как я, голый, скачу по холмам вслед за волками. С круглыми от изумления глазами он поспешил к матери и рассказал о необыкновенном явлении. Она, эта храбрая душа, решила, что я не иначе как сошел с ума (эскимосы вообще считают, что все белые весьма близки к этому) и собираюсь безоружный, в голом виде напасть на стаю волков. Кликнув свой выводок и вооружившись чем попало, она помчалась на выручку. До конца нашего пребывания в становище добрая женщина относилась ко мне с такой заботой, смешанной с опаской, что я почувствовал безмерное облегчение, когда распрощался с ней.

Не очень-то меня позабавило и замечание Утека, когда мы поплыли вниз по реке и маленькое становище скрылось из виду.

- Очень жаль, - мрачно сказал он, - что ты снял штаны. Помоему, в штанах ты бы ей больше понравился.

20

Меня крайне заинтересовало совершенно необьяснимое поведение стаи волков на охоте за карибу возле эскимосского становища. И я по обыкновению спросил об этом Утека. В своей терпеливой, мягкой манере он ещераз попытался наставить меня на путь истинный.

Прежде всего, обьяснил он, здоровый взрослый олень легко обгоняет волка; даже трехнедельный теленок способен обскакать почти любого волка, разве что за исключением самого быстрого. Карибу это отлично знают и в нормальных условиях не боятся волков. Волки тоже все прекрасно понимают и, будучи очень смышленными, редко пытаются догнать здорового карибу - они заранее уверены, что такое занятие окажется бессмысленной тратой сил.

Вместо этого, рассказал Утек, волки предпринимают систематическую проверку состояния оленей, с тем чтобы выявить неполноценных. В больших стадах такого рода испытания сводятся к тому, что волки вспугивают оленей и гонят их достаточно долго, стараясь определить больных, раненых или вообще слабых животных. Коль скоро такой инвалид обнаружен - все волки устремляются за ним, стремясь зарезать. Если же в стаде не удалось выявить слабых, преследование прекращается и волки пробуют счастья в другом стаде.

В тех случаях, когда олени встречаются довольно редко, хищники используют иной прием: несколько волков сообща гонят небольшое стадо карибу в засаду, где их поджидают другие волки из той же стаи. Если же попадаются олени-одиночки, волки применяют своеобразную эстафету, иными словами, один волк гонит оленя по направлению к другому волку, находящемуся на некотором расстоянии, а тот в свою очередь продолжает преследование. Оба эти приема во многом сводят на нет упомянутые преимущества в беге, тем не менее жертвами волков, как правило, оказываются все же наименее крепкие и выносливые олени.

Я же тебе говорил, - пояснил Утек, - карибу кормят волков, а волки делают карибу сильными. Кабы не волки, карибу совсем вымерли бы от болезней.

Утек утверждал, что, убив оленя, волки прекращают охоту, пока не кончится все мясо и голод не заставит их снова приняться за дело. Признаться, эти его слова были для меня совершенной новостью - ведья, как и все другие, привык считать, что волки не только способны поймать почти любое живое сущесьво, но, движимые ненасытной кровожадностью, убивают все находящееся в пределах достижимого.

Все волчьи охоты, которые мне впоследствии довелось наблюдать, как правило, проходили по тому же образцу, что и первая из увиденных. Картина выглядит так: волки (числом от одного до восьми) рысцой трусят между рассредоточенными группами оленей, которые будто и не подозревают о присуствии своих "смертельных врагов". Время от времени волк (а иногда два-три волка)выфходит из цепи наступающих и делает неожиданный бросок в сторону ближайшего оленя, а тот выжидает, когда противник окажется в сотне метров, и затем, презрительно вскинув голову, спокойно скачет прочь. Волк останавливается и смотрит ему вслед. Если олень бежит резвом, следовательно, находится в хорошем состоянии, хищник поворачивает обратно.

Такого рода испытания ведутся волками систематизировано. Мне вскоре удалось выяснить принятую систему отбора. В самом деле. волки чрезвичайно редко обременяют себя "выбраковкой" стад сытых вхрослых быков, которые в это время года находятся в наилучшей форме - все лето они только и делали, что ели и спали. Волки не трогают их не потому, что быки - опасные противники (к слову сказать, их раскидистые рога - никуда не годное оружие), просто они не в состоянии догнать оленей и великолепно об этом знают.

Гораздо больший интерес для волков представляют смешанные стада, состоящие из важенок с телятами, ибо процент раненых, уродливых и болезненных особей, разумеется, гораздо выше среди молодняка, еще не прошедшего сурового естественного отбора.

Излюбленной мишенью для волчьей проверки являются также группы старых быков и яловых важенок. Случается, что ослабевший перестарок замешается в середину стада превосходных, сильных оленей, но волков не обмпнешь, они знают карибу как самих себя и непременно его заметят, а затем начнут, на мой взгляд совершенно безнадежную, проверку здорового и полного энергии стада.

Молодняк они обычно испытывают упорнее, чем взрослых оленей, - иногда волк преследуетоднолетка на расстоянии до трехсот метров, но если на этой дистанции молодой олень не обнаружит признаков слабости или усталости, погоня прекращается.

Я обратил внимание, что волки вообще очень экономно затрачивают усилия, и по-моему, поступают в высшей степени мудро - ведь процесс отбраковки иногда длится часами, прежде чем волки встретят достаточно слабого оленя, которого есть надежда поймать.

Когда многократные попытки увенчаются успехом и такой олень наконец обнаружен, охота вступает в новую фазу. Атакующий волк, не задумываясь, пускает в ход всю энергию, которую приберегал в течение длительного поиска, и на неимоверной скорости бросается в погоню за добычей. В случае удачи он вплотную приближается к стремительно скачущему оленю. Жертва, охваченная паникой, начинает делать отчаянные зигзаги, что, по-моему, просто глупо, так как позволяет волку срезать углы и быстрее достичь цели.

Впреки еще одному догмату из широко распространенного мифа о волках мне ни разу не приходилось видеть, чтобы волк подрезал оленю поджилки. На самом деле все происходит так. Напрягая последние силы, волк постепенно обходит карибу и прыгает ему на плечо. Обычно толчка достаточно, чтобы олень упал; прежде чем ему удается вскочить, волк успевает схватить его сзади за шею и прижать к земле; при этом он всячески уклоняется от бешенно машущих копыт - одного их удара достаточно, чтобы пробить грудную клетку волка.

Смерть наступает мгновенно и обычно бывает бескровной; я сомневаюсь, чтобы олени страдали больше, чем свиньи, которых забивают люди для собственного потребления.

В отличие от человека волк никогда не убивает ради забавы. Поймать и убить крупное животное ему нелегко. Случается, он охотится всю ночь напролет, пробежит около сотни километров по тундре, прежде чем добьется успеха (если вообще сумеет добиться). Это его дело, его жизнь, и стоит ему добыть достаточное количество мяса для себя самого и своей семьи, как он предпочитает остальное время посвятить отдыху, дружеским встречам с сородичами или играм.

О "кровожадности" волков слагают легенды. Но я не знаю ни одного веского доказательства в пользу того, что волки режут больше оленей, чем могут сьесть. Напротив, зимой, убив оленя, они посещают свою "кладовую" до тех пор, пока со скелета не сдерут последний кусок мяса. Если в тундре много чаек, ворон, песцов и других любителей поживиться падалью, волки нередко расчленяют тушу убитого животного и прячут в разных местах подальше от места поимки. В летние месяцы, когда все семейство, включая волчат, вольно скитается по тундре, волки становятся лагерем у каждого добытого оленя, пока не уничтожат его полностью.

От шестидесяти семи убитых волками карибу, которых я обследовал уже после того, как волки сьели все, что могли, в основном остались лишь кости, связки, шерсть и отбросы. В большинстве случаев крупные коститакже были разгрызаны и из них высосан костный мозг. А иногда даже череп оказывался вскрытым - грандиозная задача для волка.

Но интересно: в подавляющем большинстве даже эти весьма скромные останки позволяли судить о перенесенных оленями болезнях или повреждениях. Чаще всего наблюдались деформации костей черепа, вызванные некрозом. Стертые зубы свидетельствовали о принадлежности к старым и, следовательно, слабым животным.

Свежеубитые оленьи туши, которые можно было бы исследовать еще целыми, встречались редко; но иногда мне удавалось оказаться на месте почти в самый момент умерщвления оленя волками, и я с редким нахальством прогонял законных хозяев.

Они довольно робко, хотя и неохотно, удалялись. И вот что я обнаружил: некоторые убитые олени оказались настолько зараженными паразитами (наружными и внутринними), что так или иначе должны были подохнуть в ближайшее время.

По мере того как бежали недели и лето близилось к концу, я все больше убеждался в справедливости слов Утека. Лично мне было совершенно ясно, что в жизни оленей волки играют первостепенную роль, способствуя скорее сохранению оленьего поголовья, нежели его уничтожению, однако поверят ли в это мои наниматели? Да, чтобы их убедить, требовались незыблемые доводы, предпочтительно доказательства материального характера.

С этой целью я начал собирать паразитов, которых находил на зарезанных волками карибу. Утек по обыкновению живо заинтересовался этой новой стороной моей деятельности, но радовался он недолго.

На всем протяжении истории соплеменники Утека питались почти исключительно олениной, причем преимущественно сырой или недоваренной (что обьясняется нехваткой топлива для кострой). Сам Утек был вскормлен на оленьем мясе, которое предварительно прожевывала для него мать; это была основная пища с тех пор, эскимос считал мясо даром провидения, и ему не приходило в голову критическим оком взглянуть на "хлеб насущный". Когда же он увидел, что я извлекаю из тела карибу тысячи глистов и цист различных видов, то несказанно удивился.

Как-то утром Утек хмуро следил за тем, как я вскрываю старого оленя, особенно сильно зараженного паразитами. Я всегда старался подробно обьяснить ему, чем занимаюсь. И сейчас, как мне показалось, было самое время ознакомить его с основами паразитологии. Я извлек из печени карибу пузырь цисты размером с мяч для игры в гольф и обьяснил, что это инертная стадия солитера; если его яйца будут сьедены плотоядным животным, они постепенно превратятся в сегментированных паразитов длиной около десяти метров, которые "аккуратно" свернутся в клубок где-нибудь в кишечнике нового хозяина.

Утеку сделалось не по себе.

- Ты хочешь сказать, когда это сьест волк? - с надеждой спросил он.

- Наак, - ответил я, щеголяя своим знанием эскимосского языка, - не только волк, но и песец, и даже человек. Солитер разовьется в любом из них, хотя в человеке, пожалуй, несколько хуже.

Утек вздрогнул и поскреб живот, будто почувствовал болезненное ощущение в этом месте.

- К счастью, я не люблю печенку, - с облегчением вздохнул он, уцепившись за этот спасительный факт.

- Ну, глисты в теле карибу встречаются повсюду, - сказал я с энтузиазмом эксперта, просвещающего профана. - Смотри. Видишь точки в мясе огузка? Белые люди называют такое мясо "финнозным". Это покоящаяся форма другого паразитического червя. Правда, я не знаю, развивается ли он в человеке. Но вот такие - и я ловко извлек из рассеченного легкого нитевидные нематоды длиной свыше двадцати сантиметров каждая, - такие встречаются и у людей; они способны удушить человека.

Утек зашелся в припадке кашля, и его кирпичное лицо побледнело.

- Довольно, - взмолился он, - замолчи! Я сейчас же вернусь в лагерь и стану думать о других вещах, пока не позабуду все сказанное тобой. Нет, ты недобрый! Ведь если это правда, то мне остается только питаться рыбой, как выдре, или умереть с голоду. Но, может, это только шутка белого человека?

Я деланно рассмеялся.

- Еема, Утек. Ну, конечно, я пошутил. Это только шутка. А теперь ступай в лагерь и приготовь на ужин бифштексы. Только, - я не смог удержаться от невольной мольбы, - прожарь их как следует!