Природа Планеты Земля / Загадки планета ЗЕМЛЯ / Народы Земли / Природные зоны Земли/ Степи и саванны

Степи и саванны

Степи и саваны

Путешествуя по лесам — неважно, тропическим или умеренной зоны, от открытых водных пространств в сторону более сухих областей, — вы обнаружите, что число деревьев уменьшается, как и их величина. Для могучих стволов и раскидистой кроны необходима вода, и в количествах не ниже определенного минимума. Поэтому если дождей выпадает мало, если почва песчаная и так хорошо дренируется, что становится сухой даже на глубине, деревья там расти не будут. Лес кончается, и вы видите перед собой заросшие травой равнины.

Название «трава» объединяет множество растений. Собственно говоря, это семейство — одно из самых больших в растительном царстве, и по миру разбросано около десяти тысяч его членов. Глядя на очень простые листья трав, вы можете вообразить, будто это что-то очень примитивное — и ошибетесь. Травы — продукт длительной эволюции. Вот и цветки их иногда даже не считают цветками. Дело в том, что травы растут на открытых пространствах, где почти всегда гуляет ветер, а потому им не нужны другие опылители. Если же им не приходится подманивать насекомых, летучих мышей или кого-нибудь еще, то отпадает и надобность в ярких крупных цветках. Наоборот, цветки у трав маленькие, невзрачные, с крохотными чешуйками вместо лепестков, и растут они соцветиями на высоких стеблях, подставляющих их ветру.

Травы нуждаются только в одном — в обилии света. Они не способны расти в глубокой лесной тени. Зато они легко выносят многие тяготы, которые искалечили бы или погубили растения других семейств. Они выдерживают не только частое отсутствие дождей, но и палящее солнце. Они переживают пожары: если огонь и пожирает их листья, корневая система у поверхности почвы редко оказывается поврежденной. Они выдерживают даже постоянное ощипывание пасущимися животными или стрижку газонокосилкой.

Столь замечательная выносливость объясняется особенностями роста трав. Листья большинства других растений развиваются из почек на стебле вместе со сложной сетью сосудов, по которым движется сок, и быстро достигают своей окончательной величины и формы. Если их повредить, они закупорят разрушенные сосуды, чтобы предотвратить утечку сока, но больше ничем не могут себе помочь. Лист же травы устроен иначе. Сосуды у него не образуют сети, но тянутся прямо по всей его длине. Точка роста расположена в основании листа и остается активной до конца жизни растения. Если верхняя часть листа повреждена или оторвана, он растет от основания, пока не восстановит свою длину. К тому же распространяется трава не только посредством семян, но и выкидывая по земле горизонтальные стебли, каждое сочленение которых способно дать листья и корни.

Волокнистые корни травянистых растений разрастаются настолько, что образуют в почве спутанный слой толщиной в несколько сантиметров — так называемую дернину. Она удерживает почву на месте даже во время засухи, не дает ветру унести ее, а едва пройдут дожди, как уже через сутки-другие появятся новые листья.

Эти жизнестойкие, хорошо приспособленные к своей среде растения появились относительно недавно. В эру динозавров их еще не существовало, а потому травоядным ящерам приходилось довольствоваться хвощами, саговниками и хвойными. Когда новые деревья в лесах начали цвести по-другому, чем хвойные, а озера покрылись звездами водяных лилий, сухие плоские равнины за лесными опушками еще представляли собой обнаженную землю. И только каких-то двадцать пять миллионов лет назад, когда эра пресмыкающихся кончилась и началась бурная экспансия млекопитающих, травы наконец начали осваивать равнины.

В наше время травянистые растения покрывают четверть всей суши. У травянистых равнин есть много названий: пампа — на юге Южной Америки, льянос — в бассейне Ориноко на севере, прерии — в Северной Америке, степи — в Азии и к северу от Черного моря, вельд — на юге Африки и саванна — в восточной части этого континента. Это все очень плодородные области. Отдельные травянистые растения могут жить несколько лет, после чего их сменяют новые ростки, но мертвые листья превращаются в перегной, который разрыхляет и обогащает почву, открывает в нее доступ воздуху. Среди трав, отчасти укрываемые ими, благоденствуют мелкие цветковые растения — вика и другие бобовые, которые накапливают азот в своих корневых клубеньках, маргаритки и одуванчики, собирающие мелкие цветки в красивые соцветия, и еще всякие виды, принадлежащие к другим семействам, накапливающим питательные вещества в луковицах и корневищах. Вечнорастущая трава, выдерживающая засухи и наводнения, пасущиеся стада и пожары, сочна во влажных областях, суха и жестка в засушливых районах, но тем не менее съедобна и представляет собой легкодоступный корм для множества разнообразнейших животных. Собственно говоря, гектар травянистой равнины в состоянии прокормить заметно больше единиц живого веса, чем любая другая местность.

В миниатюрных джунглях сплетенных корней, спутанных стеблей и растущих листьев прячутся сообщества крохотных обитателей. Кузнечики грызут свежие листья; тли и клопы прокалывают сосуды иглоподобными челюстями и сосут сок; жуки поедают сухие листья. В областях с умеренным климатом из норок выползают дождевые черви, съедают свою долю сухих листьев и возвращаются под землю предаваться там пищеварению, а в травяных морях тропиков всюду трудятся термиты. Покровы тела термита, мягкие и тонкие, плохо сохраняют влагу. В сыром воздухе тропических лесов это особого значения не имеет, и колонны ничем не прикрытых рабочих особей спокойно маршируют по поверхности земли. Но на сухих равнинах подобные марши под открытым небом обрекли бы их на верную гибель. Солнце безжалостно иссушило бы крохотные тельца, превратило бы термитов в сморщенные мертвые комочки. Правда, и там один-два вида выходят наружу, но только в прохладные часы ночи; большинство же термитов травянистых равнин передвигаются по подземным дорогам, либо прокладывая туннели в почве, либо строя над привычными тропками своды из пережеванной глины. Когда принадлежащие к одному из этих видов термиты решают употребить в дело какой-нибудь кустик, они начинают с того, что погребают его целиком под выпуклыми глиняными стенами, а затем без устали трудятся в сыроватом мраке.

Необходимость сохранять влагу вынуждает колонию термитов строить себе гнездо. Некоторые вырывают камеры и ходы под землей, но многие воздвигают для себя огромные глиняные крепости. Каждый рабочий сам изготовляет кирпичи для нее и сам их укладывает. Он пережевывает глину, смешивая ее с жидким «цементом», который выделяет особая железа над его челюстями, а затем вмазывает полученный крохотный шарик в возводимую стену, быстро покачивая головой из стороны в сторону. Миллионы термитов сотрудничают в постройке этих гигантских жилищ, достигающих в поперечнике трех-четырех метров и встающих башнями семиметровой высоты. Воздушные шахты внутри мощных стен обеспечивают достаточную вентиляцию всего сооружения. Вертикальные ходы ведут сквозь его основание глубоко к сырой земле, куда рабочие термиты спускаются за водой, которой они смачивают стены внутренних галерей, чтобы влажность созданного ими микроклимата не опустилась ниже рокового предела.

В травяных морях живут и муравьи. Хотя внешне они походят на термитов, но принадлежат совсем к другому отряду. Если термиты относительно близки к тараканам, то муравьи находятся в родстве с осами, о чем свидетельствуют, в частности, их «осиные талии», которыми термиты похвастать не могут. В отличие от термитов муравьи, как и осы, имеют жесткий непроницаемый внешний покров, а потому могут разгуливать под открытым небом даже в самые солнечные дни, не опасаясь высыхания. Муравьи-жнецы неутомимо снуют среди трав, собирая их семена, которые уносят в свои подземные житницы. Там особая группа рабочих с мощными челюстями разгрызает семена, чтобы ими могли питаться другие обитатели гнезда, лишенные таких природных щипцов. Другой вид, муравьи-листорезы, работая челюстями как ножницами, кромсает листья и стебли трав на куски, удобные для переноски в гнездо.

Переваривать целлюлозу муравьи способны не лучше термитов и тоже прибегают к помощи особого гриба. Он принадлежит совсем к иному виду, чем тот, который выращивают термиты, и непосредственно служит пищей муравьям. Гнезда листорезов не приковывают взгляда, как термитники, поскольку строятся они под землей, что не мешает им быть даже еще более огромными. Галереи могут уходить вниз на шесть метров, занимать площадь до двухсот квадратных метров и служить жильем семи миллионам насекомых.

Другие муравьи получают питательные вещества от трав не с помощью грибов, а тлей, которые переваривают лишь малую часть высосанного сока, а остальное выделяют наружу в виде сахаристой жидкости, лестно, хотя и не совсем заслуженно называемой «медвяной росой». Это она образует липкую пленку на земле в саду под растениями, которые поражены тлями. Однако медвяная роса пришлась весьма по вкусу некоторым видам муравьев, и они собирают тлей в стада и доят их, точно люди — коров. Муравьи заставляют тлей выделять медвяную росу, поглаживая их усиками. Они охраняют своих дойных тлей, прогоняя других насекомых с их пастбищ залпами муравьиной кислоты. А некоторые даже строят специальные укрытия из пергамента или глины вокруг стебля или корня, особенно полюбившегося тлям, лишая тех свободы передвижения — точь-в-точь как люди коров в стойлах. Когда лето кончается и тли гибнут, муравьи уносят их яйца в муравейник для сохранности. Весной, когда из яиц выходят новые тли, муравьи доставляют их на удобные пастбища.

Все эти насекомые — тли и муравьи, термиты и кузнечики, клопы и жуки — представляют собой потенциальную пищу для более крупных животных. По травянистым равнинам Южной Америки бродит млекопитающее такого фантастического вида, что, пожалуй, оно могло бы потягаться с любым геральдическим чудищем. Величиной оно с большую собаку. Морда вытянута в длинный изогнутый щуп с глазами и миниатюрными ушами вверху и маленьким узким ртом в нижнем конце. Тело животного покрыто мохнатой жесткой шерстью, а хвост, составляющий половину его общей длины, столь щедро покрыт и снизу и сверху пышными пучками волос, что колышится позади него точно знамя.

Это большой муравьед. Зрение у него очень скверное, слух немногим лучше, зато обоняние на редкость острое, и он находит термитов по запаху их высохшей слюны в стенах термитников. Отыскав гнездо, большой муравьед длинными кривыми когтями на передней лапе расширяет один из главных входов, просовывает морду в пролом и принимается шарить по галереям длинным тонким языком, то втягивая его, то выбрасывая по 160 раз в минуту. И каждый раз язык выбрасывается, заново покрытый слюной, а в рот возвращается с грузом термитов. Зубов у муравьеда нет, и он проглатывает насекомых целиком. Стенки его желудка очень мускулистые и перетирают насекомых с помощью песка и камешков, обычно там имеющихся. За один день большой муравьед съедает таким образом около 30 тысяч термитов.

Свою долю муравьев и термитов съедают и не столь специализированные в выборе пищи еще одни обитатели Южной Америки — броненосцы. Как показывает их название, броненосцы носят панцирь. Состоит он из трех костяных, покрытых гибкими роговыми пластинами щитов на голове, плечах и тазе, между которыми помещаются такие же пояса. Самый заядлый любитель термитов из всех них — гигантский броненосец, по величине сравнимый с большим муравьедом, но куда более откровенный обжора. Вместо того чтобы грациозно приставлять изящную морду к выходу из гнезда, гигантский броненосец роет широкий туннель, прижимая одетую панцирем спину к своду и энергично загребая землю передними лапами, пока не добирается до внутренних помещений колоний термитов. Укусы тысяч охраняющих ее солдат ему, по-видимому, нисколько не досаждают.

Его более мелкие родичи — семипоясный броненосец, а также волосатый и голохвостый — не столь привередливы и с одинаковым удовольствием поедают кроме муравьев и термитов еще и птенцов, кузнечиков или даже плоды и корневища. Свернуться в клубок, спасаясь от опасности, способны только шаровые броненосцы. Трехпоясный шаровой броненосец, свертываясь, смыкает головной щит с хвостовым, так что его тело превращается в сплошь бронированный шар величиной с грейпфрут. Более крупные его родичи также не особенно опасаются таких хищников, как лисицы или ястребы. Гигантский броненосец, как и большой муравьед, просто слишком велик для них, а в случае посягательства может наносить сокрушительные удары передними, приспособленными для копания конечностями. У более мелких панцирь достаточно надежен, чтобы оберечь их при внезапном нападении, а если остальных средств защиты окажется маловато, они стремительно закапываются в землю.

Насекомые, так или иначе питающиеся травами, естественно, не получили их в свое единоличное распоряжение. Маленькие бурые кавии, курносые и бесхвостые, дикие предки одомашненных морских свинок, прокладывают в траве туннели и шмыгают по ним взад-вперед, собирая сочные стебли. Вискачи, грызуны покрупнее — величиной с растолстевшего спаниеля, — живут в лабиринте подземных нор, откуда вылезают вечером и неторопливо объедают траву вблизи входа, чтобы при первом же намеке на опасность успеть до него добраться. Мара, еще более крупный родич кавий, ищет корм на более обширных участках и в дневные часы. Удаляясь от норы, она полагается для спасения на свою быстроту. У нее длинные тонкие ноги и повадки, несколько напоминающие европейских зайцев, например склонность в самый неожиданный момент взмывать в высоком прыжке.

У этих травоядных много врагов. По траве бегают каракары, родственники соколов, и хватают кавий. А ночью к ним подкрадывается саванновая лисица, похожая на шакала. Бродит по пампе и еще более крупный член семейства собачьих — гривистый волк. Собственно, он очень похож на лисицу, но словно отраженную в кривом зеркале. Ноги у него настолько длинные, что рост его равен метру. Они позволяют ему бегать очень быстро, хотя не ясно, почему он в этом нуждается. Никто ни разу не видел, чтобы гривистого волка преследовали какие-то враги (кроме человека, разумеется), а чтобы ловить кавий, особой быстроты не требуется. К тому же он предпочитает добычу помельче — птенцов, ящериц или даже кузнечиков и улиток. Ест он также корневища и плоды.

Да и самый крупный обитатель пампы вовсе не хищник, а любитель травы. Весит он больше гривистого волка и вдвое его выше. Возможно, вы уже сообразили, что речь идет не о млекопитающем, но о птице, о нанду. Иногда его называют южноамериканским страусом, потому что он тоже утратил способность летать, и крылья у него тоже короткие, шея длинная, как и костлявые ноги, приспособленные для стремительного бега. Хотя рацион у нанду самый разнообразный и включает не только насекомых, но и мелких грызунов, основной его корм — трава, и в определенное время года нанду бродят по пампе большими группами, точно стада антилоп.

Гнездо нанду, когда видишь его впервые без достаточного предупреждения, производит ошеломляющее впечатление. Каждое яйцо раз в десять больше куриного. Этого, конечно, можно ожидать, поскольку речь идет о крупной птице. Но в кладке их по меньшей мере два десятка, а известны случаи, когда гнезда содержали свыше восьмидесяти штук. Естественно, что одна самка не могла бы отложить столько яиц. Дело в том, что самец нанду полигамен. Гнездо сооружает он сам, правда самое примитивное — выскребает в земле углубление, обычно в кустарнике или среди зарослей особенно высоких трав, и выстилает его сухими листьями. Он ухаживает за несколькими самками: танцует вокруг каждой, раскачивая шеей и распушая перья. В момент нарастающего возбуждения нанду могут даже обняться, переплетая шеи. Затем самка припадает к земле и происходит спаривание. Вскоре самка навещает сидящего на гнезде самца. Он встает, уступая ей место. Если тут же появляется еще одна самка, она, не дожидаясь очереди, откладывает свое яйцо прямо на траву, и уж самец потом закатывает его клювом в гнездовую впадину. Иногда столько самок столько раз вносят свою лепту в общую кладку, что самец не в состоянии прикрыть ее своим телом для насиживания. Тогда излишек он выкатывает из гнезда, яйца остывают и зародыши в них погибают.

Насиживающий самец нанду — грозный страж, готовый в ярости броситься на любого пришельца и отогнать его. А потому ему не требуется прятать свое гнездо или сооружать его в недоступных местах. Но для остальных птиц пампы, не таких больших и сильных, как нанду, укрыть гнездо или иным способом обеспечить его безопасность — главная задача. К немногим счастливцам, которые сами по себе способны соорудить надежное, практически водонепроницаемое гнездо, принадлежит печник. Он строит его на столбике или низкой ветви одинокого дерева из глины с добавлением травяных стеблей. Уложенная куполом глина затвердевает, как камень, а перегородка, заслоняющая входное отверстие, не позволяет ни хищной лапе, ни узкой морде добраться до яиц или птенцов внутри.

Пампасный дятел, на этих равнинах питающийся преимущественно муравьями, нередко выбирает для своего гнезда какой-нибудь термитник. Он сохраняет плотницкую сноровку своих предков в достаточной степени, чтобы продолбить дыру в крепкой глине. Термиты тотчас принимаются закупоривать входы в обрушенные галереи, а дятел обретает гладкостенное «дупло» для своих птенцов.

В норах, вырытых либо броненосцами в поисках корма, либо занятых вискачами, нередко самочинно водворяются маленькие совы. Они и сами способны вырыть себе норку, да иногда именно так и поступают, но, по-видимому, роль квартирантов их устраивает больше. Нередко у каждого входа в подземный лабиринт, населенный вискачами, стоит часовым такая сова. При вашем приближении она впивает в вас пронзительный взгляд золотых глаз, с комичным гневом подскакивает на месте, но в последнюю минуту мужество ей изменяет, и она ныряет в надежный приют чужой позаимствованной норы.

Каракара предпочитает гнездиться на невысоком дереве; если же на ее участке пампы ничего подходящего не имеется, она строит гнездо на земле. Могучий хищный клюв и когти — оружие достаточно надежное, чтобы отогнать незваного гостя, кормом же ей служат ящерицы и змеи. Но шпорцевый чибис питается насекомыми и другими мелкими беспозвоночными, а потому клюв и когти у него невелики. Как же ему отстоять свою кладку от змей или рыщущих по пампе броненосцев? Однако чибис готов защищать гнездо с беззаветной храбростью, как вы не замедлите убедиться, случайно приблизившись к нему. Чибис ринется на вас с неба, хлопая крыльями и пронзительно крича. А то даже ударит вас крылом по голове. Если вы не отступите, он припадет к земле, развернет крыло и, продолжая испускать пронзительные крики, попытается отвлечь ваше внимание. Принято считать, что он притворяется раненым. Но в любом случае поведение это столь разительно, что вы (как, предположительно, и любой другой враг) сразу поспешите к птице, чтобы разобраться, в чем дело, и, следовательно, удалитесь от гнезда. Порой чибис прибегает к другой хитрости: он опускается на землю, полураскрывает оба крыла и поклевывает траву вокруг, словно сидит на гнезде. Вы подходите к нему, он улетает, и только тогда вам становится ясно, что вас провели. Если же ни одна из этих уловок не помогает, у чибиса есть еще одно защитное средство: и яйца, и птенцы имеют такую превосходную маскировочную окраску, что их трудно распознать даже с близкого расстояния. Надо полагать, совокупность всех этих способов весьма эффективна: во многих частях травянистых равнин полным-полно шпорцевых чибисов, и их крик «теро-теро» — один из наиболее обычных и характерных звуков пампы.

Плоский характер и однообразие равнин, неизменный состав их травяного покрова привели к тому, что по сравнению с джунглями и лесами умеренной зоны обитающие на них сообщества животных состоят из относительно незначительного числа видов, взаимоотношения которых весьма несложны. Траву едят насекомые и грызуны. Навоз более крупных травоядных с помощью насекомых или дождей возвращает питательные вещества земле. Насекомые служат пищей броненосцам и разным птицам, грызуны — ястребам и хищным млекопитающим. Когда хищники погибают, содержащиеся в их тканях полезные вещества возвращаются в землю либо через пожирателей падали, либо непосредственно благодаря процессу разложения. Вот так питательные вещества, синтезируемые травами, вновь возвращаются им, чтобы они продолжали расти и кормить новые поколения травоядных.

Подобные сообщества, лишь с незначительными различиями, существуют на протяжении более трех тысяч километров, начиная от прохладной пампы на юге Аргентины и по равнинам к востоку и западу от реки Параны, дальше в Парагвае и на юге Бразилии. Но там, на южной окраине бассейна Амазонки, дождей выпадает уже столько, что воды хватает на деревья. Это конец царства трав, его сменяют джунгли.

Через полторы тысячи километров дальше к северу, по ту сторону Амазонки, в среднем течении Ориноко, опять начинаются травянистые равнины, которые называются льянос. Если вы попадете туда в декабре, то увидите ландшафт, мало чем отличающийся от пампы: бегущее волнами море травы под высоким голубым небом. Но животные там совсем другие. Правда, каракары и шпорцевые чибисы точно такие же, как и еще некоторые. Но в траве не снуют кавии, а в земляных норах не прячутся вискачи. Поживете на этих равнинах несколько месяцев, и вы поймете, почему тут нет ни их, ни деревьев. В один прекрасный день над льяносами начинают клубиться тучи, и на землю обрушиваются ливни. Реки вздуваются с угрожающей быстротой, тем более что на склонах Анд в пятистах километрах к западу, где они берут начало, дожди низвергаются с неменьшей силой. И скоро реки выходят из берегов. Почва тут глинистая, и вода не впитывается в нее, а разливается по льяносам. Корни деревьев захлебнулись бы, а любители прятаться в норах, несомненно, утонули бы.

Но для наиболее крупного обитателя льяносов, питающегося травами, наступает самая вольготная пора. Это капибара, самый большой грызун в мире. Величиной он с домашнюю свинью, и в просторечии так и зовется оринокской свиньей. Шерсть капибары длинная и коричневая, лапы снабжены перепонками, помогающими плавать. Уши, глаза, и ноздри помещаются в верхней части головы, так что животное может лежать в воде, почти совсем ею скрытое, но видеть, слышать и обонять все вокруг. Живут капибары по рекам, озерам и болотам от самой Аргентины до Колумбии, и на травянистых равнинах, и в джунглях, питаясь водными растениями, а также травой и другой растительной пищей на берегах. Когда в льяносах начинается наводнение, среда обитания капибар внезапно преобразуется из узкой береговой полосы в лабиринт обширных лагун, и они незамедлительно их осваивают. Семейные группы из двадцати — тридцати животных бредут, разбрызгивая воду по отмелям, вытаскивая пучки затопленной травы, всем скопом переплывая более глубокие места. Никто из других любителей травы среди обитателей льяносов, будь то насекомые, птицы или млекопитающие, не приспособлен настолько к водной жизни, и несколько месяцев капибары единолично владеют обширными угодьями.

К северу и западу от льяносов — в Панаме, Гватемале, на юге Мексики — опять владычествуют джунгли, но дальше, уже на территории США, в прерии южного Техаса вновь расстилаются травяные ковры. Американская прерия тянется полосой около трех тысяч километров в длину и тысячи километров в ширину вдоль восточных склонов Скалистых гор через Оклахому и Канзас, Вайоминг и Монтану и дальше по Канаде до южной оконечности северных лесов. Другой такой огромной и богатой полосы травяных равнин в мире нет.

Термиты там почти не встречаются, и нет животных, чей главный корм — муравьи, а в остальном почти для каждого обитателя прерии находится что-то аналогичное. Трава кишит всевозможными насекомыми. Ими в свою очередь кормится множество птиц. Колониям вискачей с их подземными лабиринтами соответствуют колонии луговых собачек, саванновой лисице — койоты, карака ре — ямайский канюк. Но есть у прерии свое животное — и какое! Крупнейшее травоядное на этих равнинах не птица, вроде нанду, но млекопитающее. Бизон.

Бизоны — это дикие быки. Вместе с антилопами и оленями они входят в огромную группу млекопитающих, у которых выработался способ особым образом усваивать питательные вещества из травы. Они принадлежат к жвачным.

Желудок жвачного животного разделен на специальные отделы. Первый отдел, куда поступает проглоченная полупережеванная трава, называется рубец. Он содержит настоящую похлебку из живых бактерий и других простейших, которые немедленно принимаются расщеплять целлюлозу в стеблях и листьях, точно так же, как в заметно меньших масштабах такие же микроорганизмы расщепляют ее в кишечнике некоторых термитов. Несколько часов спустя полупереваренная масса разделяется особой мышечной сумкой на отдельные комья, которые по одному срыгиваются в рот, где снова перетираются зубами. Процесс этот называется «жевать жвачку». Когда жвачка проглатывается во второй раз, она минует первые два отдела и попадает в третий, собственно желудок, где после дополнительной обработки пищеварительными соками питательные вещества из травы готовы к всасыванию.

Жвачные животные возникли где-то на северных континентах около 20 миллионов лет назад и распространились очень широко: на запад — в Европу, на юг — в Африку и на восток — в Северную Америку. Однако их вторжение в Южную Америку не носило систематического характера, так как Панамский перешеек существовал не всегда, и долгое время Южная Америка оставалась островом, изолированным от остального мира. И единственные жвачные там — кое-какие олени да ламы. В Северной Америке, наоборот, жвачным жилось очень вольготно, и европейцы, добравшиеся до прерий, увидели там стада, численность которых не поддавалась ни определению, ни описанию.

Бизон-самец — могучее животное, самое крупное и самое тяжелое из всех обитателей обеих Америк, высотой почти в два метра в плечах и весящий около тонны. Каких-нибудь полтораста лет назад путешественники по прерии описывали безбрежные моря бурых спин, колышащиеся от горизонта до горизонта. Один писал, что стадо плотным потоком стремительно бежало мимо него в течение часа. Самые консервативные оценки примерной численности бизонов в прерии тех времен дают цифру около 30 миллионов, но некоторые специалисты считают, что их было вдвое больше.

Летом бизоны паслись в северной части своего ареала. Осенью, когда трава переставала расти, они откочевывали на юг километров на пятьсот по путям, столь постоянным и столь плотно утрамбованным, что первые поселенцы пользовались ими как дорогами.

Бок о бок со стадами жили племена индейцев прерии. Они охотились на бизонов с луком и стрелами и получали от них почти все необходимое для жизни. Мясо они ели. Из шкур изготовляли одежду. Рога превращали в чаши, кости — в орудия. Веревки, сумки, сани, покрытия для жилищ — все это давали бизоны. Фольклор и религиозные культы индейцев также пронизаны образами бизонов. В известной нам истории человечества, пожалуй, нет другого примера столь тесной связи людей с конкретным видом животных.

При всей полноте, с какой индейцы использовали убитых бизонов, охотились они на них только для того, чтобы удовлетворять свои насущные потребности. Чего нельзя сказать о белых поселенцах. Бизоны съедали траву, которую их коровы могли бы превратить в более дорогое мясо — в говядину. Их тяжелые копыта мешали заменить дикие травы прерии на пшеницу, источник хлеба. Да и в любом случае избавиться от бизонов значило опосредованно избавиться и от индейцев, которые лишились бы опоры своего существования. А потому бизонов обрекли на истребление.

Массовые бойни начались в тридцатых годах прошлого века. Теперь поселенцы убивали не ради собственных нужд. Они стреляли бизонов, стремясь их уничтожить. В 1856 году завершилась постройка трансконтинентальной железной дороги, разделившей популяцию бизонов на две половины. Более северные стада не могли беспрепятственно откочевывать на юг. Железная дорога наняла знаменитого охотника Уильяма Коди, прозванного Буффало Билл (Бизоний Билл), чтобы он снабжал свежим мясом строительных рабочих. Он один за полтора года убил более четырех тысяч бизонов. Пассажиры развлекались тем, что стреляли огромных быков из окон вагона на полном ходу поезда. Иногда у убитого животного вырезали язык, считавшийся деликатесом. Некоторое время в моде были дорожные плащи из бизоньих шкур, а потому с убитых бизонов сдирали еще и шкуры. Но чаще всего огромные туши просто оставляли разлагаться под открытым небом.

В начале семидесятых годов прошлого века ежегодно истреблялось около двух с половиной миллионов бизонов. К 1880 году к югу от железной дороги их не осталось вовсе. В 1883 году десятитысячное стадо к северу от нее было уничтожено за несколько дней с помощью нехитрого приема: у каждого известного его водопоя была устроена охотничья засада. Все животные должны пить. Все эти бизоны были убиты.

К концу XIX века во всей Северной Америке осталось менее тысячи бизонов. И вот тогда, в самую последнюю минуту были приняты меры по их охране. Общество любителей природы с помощью правительства сумело собрать уцелевших животных вместе и присоединить их к тем, которые сохранились в зоологических садах и в частных парках. Очень медленно, но численность бизонов начала увеличиваться. Нынче на участках прерии, превращенных в национальные парки, живет около 35 тысяч бизонов. Но как бы тщательно их не оберегали, число это вряд ли увеличится. Маловероятно, что люди уступят им еще земли.

Прерии бизоны делили со стадами другого жвачного животного, напоминающего антилоп, — вилорога, получившего это название за форму своих коротких рогов с двумя отростками. Вилороги не принадлежат ни к истинным антилопам, ни к истинным оленям, а представляют собой древнюю промежуточную группу. Некогда численностью они соперничали с бизонами. Оценки их популяции в XIX веке колеблются от 50 до 100 миллионов. Вилороги не были такими большими и могучими, как бизоны, и спасались от хищников вроде волков, полагаясь на свою быстроту. Они лучшие бегуны среди животных Северной Америки и способны развивать скорость до восьмидесяти километров в час. Но от охотников-людей быстрота их не спасала. Истребление вилорогов велось столь же безжалостно, и к 1908 году их осталось всего 19 тысяч. К счастью, теперь и они взяты под охрану, и численность их приближается к полумиллиону.

На просторах, где прежде бродили неисчислимые стада бизонов и вилорогов, теперь пасется ввезенный из-за моря высокопородный домашний скот. Бесспорно, людям нужно мясо. Но ирония заключается в том, что трава прерии способна прокормить втрое меньше скота, чем тех диких животных, которых эволюция создала, чтобы они питались именно этой травой.

Травянистые равнины в сердце Азии лежат примерно на тех же широтах, что и американская прерия. По большей части они менее плодородны, поскольку расположены в центре самой обширной континентальной массы на земном шаре и получают мало дождей. Почва во многих областях летом сухая и пыльная, а зимой глубоко промерзает. Тем не менее и там живут большие стада жвачных. Сайгаки принадлежат к истинным антилопам, несмотря на свой фантастичный вид. Размерами и общей формой их тела напоминают овечьи, но вот головы у них поразительны: огромные выпученные глаза, простые, торчащие вверх рожки янтарного цвета, отличающие самцов от самок, и завершающий нос короткий гибкий хоботок. Ноздри широкие и круглые, а внутри их спиралью расположены железы, слизистые протоки и карманы, занимающие столько места, что снаружи верхняя часть морды приобрела заметную выпуклость. Предназначен этот необычный аппарат для того, чтобы согревать и увлажнять поступающий в легкие воздух, а также очищать его от пыли.

Сайгаки непрерывно движутся по степи, ощипывая скудную траву. Они обладают способностью заранее определять надвигающиеся изменения погоды: во всяком случае, они внезапно переходят с неторопливой трусцы на быструю рысь и бегут так несколько дней, чтобы не попасть в буран.

В XVIII веке сайгаки были широко распространены от берегов Каспийского моря на западе и границ пустыни Гоби на востоке, а численность их достигала астрономических размеров — за одну охоту убивались десятки тысяч без особого ущерба для стад. Но по мере того, как в степях начало появляться все больше людей со все лучшим огнестрельным оружием, охота на сайгаков обретала возрастающую интенсивность, поскольку их мясо ценилось высоко.

К 1829 году они полностью исчезли с заметной части своего ареала, лежавшей между Уральскими горами и Волгой, а к началу нашего века осталось менее тысячи особей. Казалось, вид был обречен на неминуемое вымирание.

Затем кто-то понял, что никакое другое животное, дикое или домашнее, не способно превращать степную траву в мясо с такой эффективностью, как сайгаки. Если их не станет, огромные степные пространства не будут производить ничего, годящегося человеку в пищу. Охоту на них запретили, а уцелевших сайгаков охраняли и берегли, словно элитный скот.

То, что произошло дальше, похоже на чудо. По-видимому, сайгаки от природы приспособлены к резкому сокращению своей численности вследствие, например, сильной летней засухи или слишком суровой зимы: их самки обладают чрезвычайной плодовитостью. Они спариваются в четырехмесячном возрасте, когда еще не кончили расти. Во время беременности юные самки почти не прибавляют в росте, но после отела картина меняется, и к следующему брачному сезону они окончательно становятся взрослыми. После этого три четверти самок приносят двух сайгачат. Такая поразительная плодовитость позволила сайгакам очень быстро преодолеть последствия самой страшной из всех когда-либо постигавших их катастроф: столкновения с людьми, пользующимися ружьями. За пятьдесят лет несколько сотен этих антилоп размножились до двух миллионов с лишним. Так что теперь в Советском Союзе четверть миллиона сайгаков отстреливается на мясо.

Та же история с массовым истреблением огромных стад произошла и в вельде на юге Африки, но там — во всяком случае для одного вида — спасение в последнюю минуту не пришло. Когда в начале XIX века европейские колонисты, обосновавшиеся в Капской области, начали продвигаться на север, они оказались на чуть всхолмленных травянистых равнинах, где бродили несметные стада антилоп нескольких видов: спрингбоков и беломордых бубалов, конгони и белохвостых гну. Спрингбоки были столь многочисленны, что совершали постоянные миграции в поисках новых пастбищ. При этом они объединялись в столь уж гигантские стада, что казалось, будто весь ландшафт пришел в движение. Перед их мириадами бледнели даже массы вилорогов и бизонов в Северной Америке.

В 1880 году один ученый высказал мнение, что в таком стаде во время миграций спрингбоков было никак не меньше миллиона.

Жило там множество и других крупных травоядных, принадлежавших к группе, которая сыграла особую роль в истории человечества, — к лошадям. Древние лошади появились в прерии Северной Америки. У них в желудках тоже были бактерии и простейшие, помогавшие им усваивать питательные вещества из листьев, но они сумели обойтись без сложного желудочного аппарата жвачных. Долгое время они процветали и по существовавшему тогда на месте нынешнего Берингова пролива перешейку перебрались в Азию, в Европу и на юг — в Африку. В Америке они со временем уступили место древним быкам и антилопам, а сами исчезли. В Европе и Азии они и их близкие родичи, дикие ослы, сначала служили объектом охоты, а затем были одомашнены. Нынче дикие виды там почти вымерли, лишь в Средней Азии сохранилось несколько небольших табунов. И только в Африке их еще много скачет по равнинам. Это великолепные создания, щеголяющие красивыми черно-белыми полосами. Открыто несколько видов: с узкими полосками зебра Греви, обитающая в сухих областях у пределов Сахары; два вида горных зебр на западе, а в вельде — пять видов саванных зебр. Квагга, входившая в число этих пяти, была менее полосатой — только на голове и шее, туловище же у нее было гладко-коричневой окраски, которая на ногах бледнела и переходила в почти белую.

И антилоп, и зебр белые поселенцы считали дичью, на которую охотятся ради мяса и ради развлечения. К середине прошлого века охотники начали замечать, что дичи становится словно бы меньше. Но истребление продолжалось столь же бездумно, как и прежде. Чтобы практически полностью истребить огромные стада, потребовалось каких-нибудь тридцать лет. К началу XX века беломордых бубалов сохранилось около двух тысяч. Спрингбоки влачили жалкое существование мелкими разрозненными группами. Горных зебр осталось меньше сотни. Дикие белохвостые гну исчезли, и только на фермах их содержали в неволе около пятисот. А кваггу истребили полностью. Мясо ее совершенно не ценилось, хотя шкура шла на изготовление обуви и легких прочных дорожных сумок. Но кваггу было легко отыскать, стрелять же и того проще. Последнюю дикую кваггу убили в 1878 году, а через пять лет в зоопарке умерла единственная квагга, содержавшаяся в неволе.

Из всех гигантских травянистых равнин мира только саванны Восточной Африки более или менее сохранили популяции крупных травоядных в их первозданной численности. Причина отчасти заключается в том, что земли там орошаются хуже, чем в американской прерии, вельде или пампе, а потому не подходят ни для домашнего скота, происходящего от предков, живших в зонах умеренного климата, ни для культурных злаков. Эти земли теперь кормят крупнейшие скопления больших диких млекопитающих во всем мире.

Саванны образуют огромную подкову, охватывающую западноафриканский тропический лес; площадь ее равна примерно миллиону квадратных километров. В саванне не такая уж редкость низкий колючий кустарник, кое-где в ней высятся одинокие раскидистые баобабы, чьи пузатые стволы сохраняют воду, которую корни успевают всосать во время редких дождей. В других местах характерную черту ландшафта составляют невысокие каменистые холмы. Реки по большей части текут между двумя полосами леса, поскольку их вода впитывается в землю по обоим берегам в достаточном количестве, чтобы поить деревья. Но в остальном почти повсюду растет трава. Кое-где она выше человеческого роста, в других местах ее невысокие пучки разбросаны отдельными кустиками по рыжей пыльной почве.

Столь разнообразному ландшафту соответствуют и разнообразные популяции животных. Здесь, как и на всех травянистых равнинах, существуют цепи охотники — добыча, но конкретные виды почти все сугубо африканские. Траву потребляют термиты и муравьи. Ими питаются как специализировавшиеся на таком корме панголины и трубкозубы, так и другие любители насекомых, не придерживающиеся столь строгой диеты: мангусты и множество птиц. Мелкие охотники — ласки, генеты, шакалы — ловят растительноядных грызунов вроде сонь, долгоногов и земляных белок. Крупные хищники — львы, гиеновые собаки, гепарды и гиены — охотятся на крупных травоядных. Эти-то любители травы, в основном жвачные, и заполняют африканские равнины. Среди них есть мелкие, вроде газели Томсона или импалы, есть и крупные, такие, как канна, лошадиная антилопа или бубал-топи. Есть и специализированные: например, жираф, объедающий колючие ветки акаций на высоте, недоступной для антилоп, или ситатунга, обитающая в болотах и тростниковых зарослях, а на равнины выходящая только во время разлива рек. И конечно, великаны, не принадлежавшие к жвачным, — слоны и носороги. В саваннах стада собираются столь огромные, что заставляют вспомнить рассказы путешественников, побывавших в вельде и в прерии полтораста лет назад. Некоторые виды все еще с переменой времени года отправляются на новые пастбища громадными массами — точно так же, как в былые времена сайгаки, спрингбоки и бизоны.

Наиболее знамениты миграции гну. В Серенгети дожди выпадают неравномерно, и юго-восточная область высыхает быстрее северо-западной. К маю трава уже вся ощипана, и животные вынуждены идти на поиски новых пастбищ. Миллион гну вместе с зебрами и газелями отправляется в долгий путь, двигаясь на северо-запад длинными многокилометровыми колоннами. Они кидаются в реки такими плотными толпами, что многие тонут. Но следующие ряды продолжают прыгать в воду под натиском двигающихся сзади. Львы поджидают их в засаде и без труда справляются с утомленными и отставшими. Но гну упрямо идут вперед день за днем, пока, покрыв около двухсот километров, не доберутся до еще зеленых пастбищ Мары на юге Кении. Там они пасутся до ноября, когда и в этих местах становится нечего есть, но тем временем в Серенгети уже выпадают дожди, и гну вновь пускаются в долгий путь — теперь обратный.

Менее известна миграция суданских козлов дальше к востоку. Они кочуют не из-за засух, а уходя от наводнений. Около миллиона этих красивых антилоп, самцы которых увенчаны изящными лировидными рогами, обитает на юге Судана, где простираются травянистые равнины. Там самки в дождливый сезон приносят детенышей. Когда дожди кончаются и равнины высыхают, козлы движутся на север, ощипывая молодую траву, вырастающую следом за отступающей водой. Область обитания этих антилоп ограничена по сторонам двумя реками, вздувшимися от дождей. Неподалеку от границы с Эфиопией реки эти сливаются, и антилопы, сходясь все теснее и теснее, в конце концов вынуждены переправляться через водную преграду. Там их подстерегают охотники мурле. Ежегодно за несколько дней они добывают до пяти тысяч суданских козлов, обеспечивая себя и свои семьи съестными припасами на несколько месяцев. Для антилоп же — это последнее испытание перед тем, как они добираются до северных болотистых равнин, где пасутся во время опасного засушливого сезона.

В наши дни жвачные — наиболее приспособленные из всех крупных травоядных. Они далеко обошли своих главных соперников, лошадей, как по количеству видов, так и по абсолютной численности, хотя теперь их популяции и понесли тяжкий ущерб от рук человека. Форма их тела в основном определялась особенностями травы. Растет она на открытых равнинах, поэтому те, кто живет там, должны уметь быстро бегать, чтобы ускользать от хищников. Предки жвачных вырабатывали эту быстроту на протяжении множества поколений. Они встали на цыпочки, увеличив таким образом длину ног. Боковые пальцы уменьшались, средние вытягивались, а когти на них утолщались, пока не превратились в крепкие, пружинящие копыта. Сезонное обновление травы, связанное с нерегулярно выпадающими дождями, что типично для большинства этих равнин, потребовало длительных кочевок на протяжении года в поисках лучших пастбищ, и животным, чтобы переносить тяготы подобных переходов, необходимо было стать крупнее. Их желудки преобразовались в четырехкамерные и увеличились, чтобы успешнее переваривать траву. Изменились и зубы. Трава растет близко к земле и те, кто ею питается, волей-неволей набирают в рот песок и мелкие камешки, которые еще больше стирают зубы, и так уже перетирающие жесткую траву. Поэтому коренные зубы у жвачных стали очень большими, с открытыми корнями, и растут они на протяжении всей жизни животного.

Но влияние это вовсе не одностороннее. Жвачные в свою очередь содействовали распространению травы. Если в хорошо орошаемой области пожар уничтожит лес или его сведут люди, пустошь может зарасти травой. Но сквозь нее пробиваются ростки деревьев, и через год-другой начинают отбрасывать тень, которой трава не терпит. В результате лес вскоре вытеснит траву и вернет себе прежние владения. Но благодаря жвачным трава может утвердиться там навсегда: они ощипывают и затаптывают юные деревца и те гибнут. Ведь только трава может выдержать подобные испытания.

Но траве нужен дождь. По мере того как вы пересекаете африканские саванны, направляясь на север, дожди становятся все более редким явлением, а земля — все суше. Колючий кустарник редеет, трава скудеет. Тут уже нет надежды увидеть большие стада антилоп. Даже следы в песке вокруг увидишь не часто. Вы приближаетесь к совсем иному миру. К пустыне.

Дэвид Эттенборо. ЖИВАЯ ПЛАНЕТА. ИЗДАТЕЛЬСТВО “МИР”. Москва 1988

Читать дальше: Природные зоны Земли